Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

воротничок à lа Marie Stuart [90] и ни перед кем не опускала взоров. Как взгляд, так и улыбка ее были дерзки; она, казалось, презирала и смеялась над всем в мире. Красота ее была чисто пластическая; что же касается души, то, сколько я знаю, ничего подобного у нее не имелось.

Национальность ее скрывалась во мраке неизвестности, но, судя по всему, она была знатного происхождения.

Светские или, правильнее сказать, внесветские люди хорошо знали эту княгиню, которая, как вихрь, пронеслась через Париж. Это была Юнона-тучегонительница, она зажигала молнию и поднимала бурю; так как она была прекрасна, то все спешили приобрести ее благосклонность, предчувствуя, что столь необыкновенная и взбалмошная красавица недолго пробудет в Париже; мир был тесен для нее. Она путешествовала, как облако по прихоти ветра, – я хочу сказать: повинуясь своему капризу. Из-за безделицы мчалась из Парижа в Ниццу, из Ниццы в Венецию, из Венеции в Петербург, из Петербурга в Лондон, из Лондона в Париж. Она так же легко отправилась бы в Новый Свет, как едем мы в Версаль. В мое последнее пребывание в Венеции она поехала в Мадрид, желая видеть торжественный въезд молодого короля, и в тот же день отправилась в обратный путь, между тем как одна молодая парижанка, живущая на острове Святого Людовика, едва-едва решилась добраться до Триумфальной арки.

Я не скажу ее имени и буду, если угодно, называть княгиней Три Звездочки.

Это олицетворенное увлечение. Никогда не имела она времени заглянуть внутрь и «познать себя». Кто она? Она сама того не знает; ей известно только то, что она храбра и ничего не боится, что она прекрасна и торжествует над всеми. Есть ли у нее сердце? Душа? Какое ей до них дело – она живет день за днем. Существует ли для нее завтрашний день, помнит ли она вчерашний? Нисколько. Ее красота надменна, ужасна, беспощадна; она рождена такой и никогда не подчинится страсти; она будет влачить за собой целый легион влюбленных, улыбающихся или приходящих в отчаяние; она станет равно смеяться над слезами и улыбками; как бы ни была велика жертва, она сочтет себя достойной ее: это скорее идол, чем женщина.

Она обладает умом, острым, блестящим, который поражает, как стрела. Как смеется она над всеми объяснениями в любви! Самые высокие чувства так же не важны для нее, как вчерашний день; у нее не хватает времени не только любить, но даже быть любимой.

Ее жажда к золоту неутолима, потому что она вдвойне расточительна: как княгиня и как куртизанка. Мне известно, что один из поклонников дал ей миллион банковыми билетами; она истратила его в год, хотя, как выразилась, «не кидала денег в печь». Этот миллион был ей подарен гражданином Нового Света, вообразившим, что можно таким путем приобрести ее благосклонность хоть на один день; но княгиня постаралась доказать ему, что подарок потеряет всю ценность, если даритель будет требовать вознаграждения. «Впоследствии, – сказала она, смеясь, – когда истрачу ваши деньги, я, быть может, отдам вам свое сердце; теперь же будьте довольны тем, что вашему миллиону весело со мной. Могли ли вы найти ему лучшее назначение?»

Гражданин Нового Света согласился и стал спутником этой кометы нового рода.

Она имела знакомых во всех европейских столицах; двери настежь отпирались перед ее княжеским титулом и блеском красоты. В Париже, где не награждают добродетели, но блюдут ее высокие прерогативы, княгиня Три Звездочки бывала в официальных салонах, но не имела доступа в гостиные древней аристократии; она участвовала в американских празднествах, ездила в полусвет, но не могла проникнуть в дома, открытые лишь честным женщинам. При всей своей гордости, она не умирала, однако, от печали и находила утешение в какой-нибудь колоссальной нелепости.

Напрасно старались доискаться, кто именно состоит ее официальным или случайным поклонником; она, казалось, была безупречна в этом отношении и с таким горделивым презрением обращалась с мужчинами, что никто из них не смел похвастать победой над ней.

Понятно, что с таким созданием дела принимали иной оборот; у княгини были тайны, в которые, однако, не мог проникнуть ни один проницательный глаз; она не имела наперсниц и уничтожала страницы своей жизни, говоря, что прошлого не существует; можно бы сказать, что она играла свою комедию перед зеркалом, на котором не оставляют никаких следов отражаемые сцены.

Молва говорила о ней различно; женщины рассказывали много дурного, мужчины – много хорошего, влюбленные – много хорошего и много дурного.

На третий месяц ее пребывания в Париже личность княгини стушевалась, подобно всем временно пребывающим иностранкам, которые оставляют такое впечатление, что не решаешься сказать, видел ли их в действительной жизни или в романе.

Маркиз Сатана рассказал мне ее приключение с Бриансоном, которого она полюбила до безумия и похитила у Боярышника, как коршун голубка у голубки.

– Видите ли, – прибавил маркиз в заключение, – напрасно презирают сердце; оно всегда восторжествует под конец, несмотря ни на звание, ни на титул.

Глава 4. Путешествие в Париж

Где же была Боярышник?

Чтоб иметь возможность путешествовать с княгиней Три Звездочки, Марциал должен был кинуть Боярышника на дороге.

Д’Армальяк старалась проникнуть в эту новую главу из романа Бриансона.

– Не досадно ли, – сказала она своей приятельнице, – что я не могу сделать шага, не столкнувшись с Марциалом? Кажется, вся задача его жизни состоит в том, чтоб становиться на моей дороге.

– Да, и непременно с женщиной.

– Если не с двумя.

– Марциал – эклектик; он переходит от кантатрисы к модной женщине, от модной женщины к модистке, от модистки к тряпичнице, от тряпичницы к княгине, и притом с полным увлечением, хотя, по-видимому, смеется над всем этим.

– Самое грустное то, что все мужчины таковы, – признала Жанна.

– Лучше и не говорите. Впрочем, будьте покойны относительно Марциала; эта княгиня, желающая казаться сердцеедкой, в сущности, очень жалкое создание и недолго удержит его при своей колеснице, во-первых, потому, что эта перелетная птица обламывает ветку, на которую садится, а во-вторых, потому, что Марциал отличается ветреностью характера.

До своего отъезда в замок Гебриан, где со всей пылкостью Дианы проводила княгиня время охоты, она договорилась с Жанной пробыть в Париже весь июль, ссылаясь на то, что летом это лучшее место для уединения.

В сущности, обе они не могли жить нигде, кроме Парижа. Одни женщины могут дышать только деревенским воздухом, другие – только парижским.

– Мы почти одни останемся в Париже и будем жить, как иностранки, – говорила княгиня, – мы знаем только старый Париж, теперь познакомимся с