Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

он смягчал все перипетии, и при нем события не становились смешными; он всюду проливал каплю философии, которая препятствовала чувству превращаться в человеческую глупость.

При нем нельзя было смотреть на вещи с трагической точки зрения. Д’Армальяк испытала это несколько раз и, уже возвратясь домой, впадала в печаль. Чувствуя себя столь спокойно в этот день, несмотря на присутствие Марциала, она задавала себе вопрос, как могла быть до того сумасшедшей, чтобы ехать за ним в Венецию. Но через полчаса, когда Марциал скрылся с Боярышником, она снова сделалась добычей всех мук страсти и отчаяния ревности.

В течение получаса Бриансон и княгиня вели разговор, полный юмора и ума. Боярышник стала читать итальянский журнал, хотя ничего в нем не понимала, Жанна же потребовала «все, что нужно для письма», и притворилась, будто занята писанием.

Обещали увидеться, но не спросили позволения у Жанны, тем менее у Боярышника.

– Вы с ума сошли, княгиня, – сказала д’Армальяк, между тем как влюбленная чета плыла по большому каналу, – разве мы можем видеться?

– Отчего же нет? Он настолько благовоспитан, что придет к нам без этой девицы. Ему известно, что мы остановились в гостинице Даниели, и вы увидите, что он явится сегодня же вечером.

– Надеюсь, что нет; впрочем, если не виделись в Париже, то не следует видеться и в Венеции.

– Полноте! Вы хорошо знаете, что французы, попав за границу, видятся, не беспокоясь ни о прошлом, ни о будущем; это ни к чему не обязывает по возвращении в Париж.

Княгиня не ошиблась. Около половины шестого Бриансон один пришел в гостиницу Даниели.

– Он пришел к вам, и я ухожу, – сказала Жанна.

Но Шарлотта удержала ее:

– Нет, если он пришел, то единственно к вам.

Вошел Марциал. Он стал говорить о красотах Венеции и поспешил сказать, что приехал сюда «не для удовольствия». Его обещали назначить консулом в Венецию, это первый пост дипломатии, и потому он приехал испытать, сможет ли акклиматизироваться в городе дожей.

– Но, – сказала княгиня со своей откровенностью, – боясь не акклиматизироваться в отношении венецианок, вы приехали с парижанкой.

– О, я даже не знаю, как она попала сюда.

– Очень просто, вы привезли ее вместе с багажом. Надеюсь, вы оставите ее в консульстве и погуляете с нами по городу.

– К вашим услугам, тем более что я знаю Венецию, как влюбленный знает предмет своей страсти.

– В таком случае вы плохо знаете ее.

До сих пор Марциал не сказал еще ни одного слова Жанне.

– Я вполне убежден, что вы уже акклиматизировались здесь, – сказал он Жанне, – потому что у вас волосы и глаза венецианки.

– Какой венецианки? – спросила д’Армальяк. – У меня белокурые волосы и черные глаза, и я до сих пор видела только черноволосых венецианок с голубыми глазами.

– Ручаюсь, что встретите свои портреты. – И, выразив в голосе и взгляде любовное пламя, Марциал прибавил: – Есть одна, которую я люблю со вчерашнего дня… Если нельзя любить оригинал, то любишь копию.

– Пошлость! – вскричала княгиня. – Говорите прямо; мы знаем, что вы любите нас, а вам известно, что вы даром потеряете время. Мы прибыли из области любви и не вернемся туда; это было хорошо в прошлом году, когда мы были молоды. Не так ли, Жанна?

Жанна подавила свои чувства и, улыбаясь, отвечала рассеянно:

– Кажется, это было гораздо раньше.

Марциал сгорал желанием узнать, зачем обе приятельницы приехали в Венецию.

Он никак не мог вообразить, что Жанна увлекла княгиню с целью видеть его вместе с Боярышником. Он стал ревновать, подозревая тайную страсть, и не удивился бы нисколько, если бы из шкафа вышел какой-нибудь иностранный князь.

Как известно, Жанна любила его, он же обожал ее, но судьба разлучала их, потому что нет ничего страннее человеческого сердца. Казалось, оба они играли в прятки, так как никто из них не верил в любовь другого.

Расстались в час обеда; княгиня просила Марциала свозить ее завтра на могилу Веронезе, ее любимого живописца.

– Быть может, Жанна примет участие в поездке, – прибавила она с лукавой улыбкой.

Не поэтому ли не явился на другой день Бриансон?

В день приезда Жанна, хотя снедаемая ревностью, видела Венецию в розовом цвете, теперь же – в черном; город сделался для нее городом мертвецов; не сумею выразить тех страданий, которые вынесла Жанна, узнав об отъезде Марциала рано утром.

– Видите, как он ненавидит меня, – сказала Жанна княгине, – он даже не выносит моего присутствия.

В силу одного из тех чудес сердца, которых не может объяснить ни один философ, любовь Жанны вдруг превратилась в ненависть, кротость – в жестокость, нежность – в гордость.

– Моя гордость! – сказала она с торжествующим видом. – Чувствую, что ты опять со мной! Ты единственный предмет, который я любила и буду любить! С Марциалом кончено.

Жанна ничего не сказала княгине и укрепилась в своей ненависти. У нее хватило сил притворяться веселой во всех странствованиях по Венеции. По ночам ее сердце превращалось в вулкан, но днем она заставляла его молчать.

Я не стану водить вас вместе с княгиней и д’Армальяк по Венеции.

Они встретили нескольких знакомых обоего пола, как парижан, так и иностранцев. Венеция – пустыня, но в ней никогда не бываешь одиноким. Город тем приятнее, что не встречаешь в нем глупцов. Последние сюда не ездят.

Через месяц Жанна и княгиня были в Трувиле.

Другое море, иное зрелище. Но тщетно бежала Жанна от самой себя, она не могла изгладить в своем сердце образ Марциала.

Глава 3. Другая княгиня

Приехав в Трувиль, д’Армальяк встретила в лесу Бриансона в карете иностранной княгини, которая, подобно буре, проносилась три или четыре раза через Париж.

Герцог Паризи ввел ее в моду, и княгиня продолжала носить золотой кинжал, какой обыкновенно дарил герцог своим любовницам.

Быть может, еще не забыли золотых кинжалов герцога Паризи; полюбив женщину, он втыкал ей в волосы маленький золотой кинжал, который служил, так сказать, признаком победы; однако герцог не расточал этих кинжалов, бывших символом любви, и не давал их первой встречной. В парижском свете еще помнят, что одна красивая и чересчур романтическая девушка закололась подобным кинжалом.

Некоторые светские женщины, попавшие в полусвет, бесстыдно украшали себя этими кинжалами, точно отнятым у врага знаменем. Даже некоторые великосветские женщины употребляли эти шпильки нового рода, как будто последние были введены в моду.

Княгиня носила кинжал не в волосах, а за поясом. Стоило полюбоваться на нее в тирольской шляпе с развевающимися перьями и вуалью. С величием королевы она носила