Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

class="p1">Многие не последовали ни примеру Фрерона, ни примеру Вольтера. Воображение было так живо и прихотливо у этих великих умов, преломлявших копья, что они довольствовались только очертить крупными штрихами предмет, не желая никогда снизойти до механического исполнения. Это исполнение, требующее, однако, известного искусства, они в своем высокомерии называли «ремеслом»! Каково! Ремесло, состоящее в изложении на бумаге созданий этих первовыпеченных натур! Перо испортило бы все!

В «Диване» на улице Ле Пельтье часто раздавался следующий афоризм: «Написанные книги не самые лучшие!» Избранные слушатели, собиравшиеся по вечерам группами на широких диванах кофейной, одни наслаждались созданиями искусств, которые рождались тут всякий вечер и умирали на заре. Поэтому некоторые суровые охранители нравственности, желая заклеймить умственное пьянство, губившее много сил и талантов, прозвали «Диван» клубом курильщиков опиума. Это прозвание надолго останется за ним. Одни рассеялись впоследствии смертью или забвением, некоторые славой; другие же опошлились до отвращения. Немногие могли выбиться из толпы и блестеть наравне с избранниками.

Однажды мне сказали, что «Диван», изгнанный духом-истребителем революций и разрушения, преобразился в академию близ церкви Лореттской Богоматери. Пивоварня Мучеников сохранила живую отрасль званых и избранных «Дивана» с улицы Ле Пельтье.

Называлась ли так Пивоварня Мучеников потому, что стояла в начале улицы с тем же именем? Ранние умы утверждали, что название это происходит от мучеников искусства, поэзии и науки, которые там собирались. Это несколько напоминает остроту Жюля Жанена, который, встретив драматурга с рукописью, сказал ему: «Я знаю, куда вы идете». – «Иду прочесть пьесу своим друзьям». – «Я так и думал! Вы идете на улицу Мучеников».

В Пивоварне Мучеников не было уже той старинной дружбы, которая соединяла завсегдатаев «Дивана» на улице Ле Пельтье, когда предстояло совершить поход против радж, Сарданапалов, Камбизов и Лже-Смердисов [95] литературы. Теперь существовали две партии, резко отделявшиеся одна от другой: фантазеров и реалистов.

Эта академия Мучеников была большим залом со многими рядами столов, напоминавшая баварскую столярную. Хозяином был Кристиан Баптист, считавший всех своих гостей Мольерами и Лесажами.

Домашнее пиво напоминало мюнхенское, столь любимое Лолой Монтес, которая едва не основала академию.

Не знаю, была ли это страна, где процветает Лола Монтес в романтическом образе Мими Шомьер и Манон Бреда, или театр, где пробуют свои силы новые Мопен, – но между обеими партиями, фантазерами и реалистами, стояла еще третья, которая служила соединительным звеном для первых; это была женская партия или, правильнее сказать, женский элемент.

Будучи безразличен относительно доктрин, этот элемент охотно сливался то с фантазерами, то с реалистами.

Эти званые, соединявшие избранников с их крайностями, недостатками, шалостями, которые, однако, никогда не были пошло глупыми, сильно возбуждали мое любопытство, вслед за которым явилась симпатия. В сущности, это скопление сил было полно благородных стремлений.

Виденная здесь мною молодежь никогда не знала пошлости, этого врага, с которым я никак не могу примириться. Несмотря на отчаянные наряды, на крики и хитросплетенные разговоры, я не скрывал своей симпатии к этой постоянно веселой академии. Притом к ней принадлежали строгие, даже очень строгие люди, каковы: доктор Эрбо, Даниель д’Артес, второй или третий из Каналисов, Маркас и другие. Изредка появлялись Олимпия junior, племянник Рамо, быть может, сам Рамо, и Франжоле со своей скрипкой, и Фортунио со своим богемским стаканом.

Это был погребок и академия.

Не знаю, имела ли академия улицы Мучеников влияние на судьбы французского языка. Сюда являлись не с целью работать над нескончаемым словарем, однако я думаю, что обогащали его большим числом новых слов, нежели во Французской академии. Я хочу констатировать только то, что в академию Мучеников ходили не с целью пить пиво, как ходили в сады Академуса для того, чтоб рассуждать о богах. И сколько богов свергалось там ежедневно с высоты Олимпа! Сколько раз Сатурн был изгоняем Титаном, а Титан Юпитером. И разве все эти Аполлоны академии Мучеников не имели своей доли Эмпирея?

Глава 3. Ночные прогулки

Для госпожи Моранжи капернаумом был неизвестный Париж. Ей не было дела до парижских буржуа, таких же, каковы они везде. Подобно своему соотечественнику Эдгару По, она мечтала только о ночных странствователях и эксцентриках. Перечитывая «Ворона», это мрачное и блестящее мастерское произведение, она вызывала Ворона улицы Старого фонаря. Ложась спать, думала только о том, чтобы странствовать по ночному Парижу.

– Счастливцы! – сказала она раз в посольстве, где пользовалась уважением. – Они живут как хотят, между тем как для нас вся жизнь размерена и разлинована, как нотная бумага; не стоит идти, когда знаешь свой путь.

Прикомандированный к посольству Мориц К. предложил госпоже Моранжи провести ночь в странствовании по Парижу.

– Вы можете принять эту прогулку за сновидение, – сказал он.

Госпожа Моранжи громко отказалась, но втайне согласилась.

На другой день в полночь Мориц заехал за ней; она была вся в черном и под двойной вуалью.

– Двойная вуаль по меньшей мере излишня, – сказал ей Мориц. – Вас не так скоро узнают, если будете совсем без вуали; у вас испанское лицо, американские глаза, английский выговор, и потому вас сочтут за иностранку; вы ничем не рискуете, потому что не встретите никого из своих знакомых.

Госпожа Моранжи сбросила вуаль и немного испачкала лицо.

Начали с кофейной Гельдер. Следовало идти постепенно, чтобы видеть все степени упадка человеческого рода.

Госпожа Моранжи пришла в восхищение от этих ночных странствований и готова была начать их опять на другой день. Она задавала себе вопрос, действительно ли счастливы все виденные ею люди, так много было в них увлечения и веселости; все они кричали и смеялись, пили, пели, обнимались; на лицах выражалась радость беззаботности и гордость презрения к человеческой суете.

Вернувшись в свет, госпожа Моранжи почувствовала, что застывает в этой дипломатической атмосфере, где каждый притворялся важным и серьезным.

– Вам, кажется, скучно? – спросила у нее госпожа Трамон.

– Разумеется! Только и слышишь снотворные рассказы и пошлые комплименты, которыми угощаются, точно стаканами оржада.

Так называемые светские удовольствия утратили для нее свою прелесть; она была похожа на тех любителей картин, которые, увидев произведения Диаца, Фортуни, Мадрацо, чувствуют отвращение к немецким художникам; отныне она хотела жертвовать рисунком колориту, чистотой линий – пестроте красок.

Ею овладела странная идея: отправиться одной вечером в «Мертвую крысу», выпить кружку пива в уголке, выкурить несколько сигареток и познакомиться с одним из завсегдатаев с целью доставить себе развлечение.

В самом деле, у нее было все, чтобы скучать: двадцать семь лет, знаменитые друзья, отель на проспекте Королевы Гортензии, красивое лицо и пятьдесят тысяч ливров в год на удовольствия. Долго