Измена. Ты станешь второй женой - Эльза Манарова

— Выживет. Врачи говорят, повезло.

Он кивает, подходит ближе, смотрит на Ярославу. Лицо его напряжено, челюсть сжата. В глазах что-то, чего я не могу распознать.

— Что произошло? — Он по-прежнему смотрит на ней, не отрывая взгляда.

— Отравление. Амина приготовила ей хинкали. Через час Ярославе стало плохо.

Руки отца сжимаются в кулаки. Напряжение передаётся мне, я чувствую, как он держит себя, как сдерживает что-то внутри.

— Доказательства?

— Нет, ничего. И я не знаю, как доказать. Хаджиевы точно приложили к этому руку.

— Конечно. — Соглашается со мной.

— Даже если открыто обвинить Амину, они встанут на её сторону.

— Защищают своих.

— Как и мы, отец. Защищаем семью. И жена чуть не умерла у меня на руках, и я ничего не могу сделать!

Голос срывается на крик. Больничная тишина поглощает звук, делает его глухим, безнадёжным.

Отец оборачивается ко мне. Смотрит долго, тяжело.

— Ты думаешь, я не знаю, что это такое? Не мочь защитить того, кто важнее жизни?

— Знаешь? Откуда? У тебя всегда всё было под контролем. Ты — глава клана. Теперь не могу её защитить.

— Потому что ты поставил её в невозможное положение. — Повышает голос он, что случается редко. — Ты думал, будет мир и гармония?

— Ты же сам настоял на этом браке.

— Нет! — Рявкает он, и я вздрагиваю. — Я был против с самого начала. Против этого безумия, против Хаджиевых, против всего.

Мир останавливается. Отец дышит тяжело, лицо покраснело, рука прижата к груди. Не хватало, чтобы ему плохо стало.

— Сядь. — Подхожу к нему, но отец отмахивается.

— Не надо. Мне нужно сказать.

— Что сказать? Что ты против? Тогда почему я женился? Почему ты не остановил?

— Потому что я не мог. Они знают, то, что может разрушить нас всех!

— Что знают? Что, чёрт возьми, они знают?!

Он молчит. Дышит. Смотрит на Ярославу, потом на меня.

— Старые грехи, сын. Старые грехи, которые я думал похоронил навсегда. Но прошлое не хоронится. Оно ждёт удобное время, чтобы вернуться.

— Говори прямо без всяких философских рассуждений.

— Не могу, не сейчас. А может, никогда. Но знай, твой брак с Аминой, это не про бизнес. Это месть мне. Через тебя и через неё. — Он кивает в сторону Ярославы.

— Почему через неё? Она здесь случайно оказалась. Я встретил её в Мадриде, влюбился, женился. При чём тут Хаджиевы?!

Лицо отца меняется, становится закрытым, каменным.

— Случайностей мало в нашем мире.

— Что это значит?

— Это значит, что некоторые вещи лучше не знать.

— К чёрту! — Срываюсь. — Не смей снова говорить загадками! Моя жена чуть не умерла. У меня есть право знать, за что.

— Сын, я тебе всегда говорил, что не нужно глупить, но ты не послушал. Влюбился и женился не на той женщине. И в тот момент, когда ты надел ей кольцо на палец, она стала частью нашего мира. Мира, где прошлое никогда не умирает, где старые счёты оплачиваются кровью! Поэтому отпусти её.

— Отпустить? Нет, как я могу оставить Ярославу без защиты?

— Ты не сможешь здесь её защитить.

— Нет, я не могу. Я не отпущу её.

— Тогда ты её убьёшь. — Говорит он просто. Может, не сегодня. Может, не завтра. Но они попробуют снова, пока не добьются своего. А ты будешь смотреть. Ты хочешь этого?

— Я хочу быть с ней.

— А она? Она хочет жить в постоянном страхе? Оглядываться через плечо? Проверять каждый кусок еды? Знать, что любой день может стать последним?

Поворачиваюсь к Ярославе. Она лежит, маленькая и хрупкая в больничной кровати.

— Я не могу её отпустить. — Шепчу, но голос ломается.

— Ты можешь. Ты должен, если любишь её. Сын, иногда любовь именно в этом и заключается. — Он кладёт руку мне на плечо. — Иногда любовь — это отпустить человека, чтобы он остался жив. Даже если это разрывает тебя на части.

Опускаюсь в кресло и закрываю лицо руками.

Он прав. Чёрт возьми, он прав. И это убивает меня.

— И что потом?

— Ты будешь жить дальше.

— Без неё.

— Да, это цена её жизни.

— Разве ты ничего не можешь сделать? Разорви контракты, защити её!

— Я не могу! Не могу, понимаешь?! Они держат меня за горло. Если я разорву контракты, если я пойду против них, то начнётся война. Погибнут десятки, семьи разрушатся. Всё, что я строил пойдёт прахом.

— Наши сломанные жизни — это приемлемо.

— Да! Да, если это спасёт остальных. Одна жизнь против сотни, что я должен выбрать?!

Мы стоим по разные стороны пропасти, и я понимаю: между нами больше нет моста, есть только выбор. Её жизнь или семья. Любовь или долг. Правда или выживание.

— Я не такой, как ты, не буду жертвовать ею ради большего блага.

— Тогда ты её убьёшь своим эгоизмом, и будешь жить с этим всю оставшуюся жизнь.

Он идёт к двери. Останавливается на пороге.

— Повзрослей уже, сын. Отпустишь её в безопасность или оставишь здесь умирать медленной смертью. Выбор за тобой, сын.

Дверь закрывается.

А я сижу у постели жены, которая чуть не умерла сегодня, и понимаю: какой бы выбор я ни сделал, я уже проиграл.

Если отпущу её, то потеряю навсегда.

Если оставлю, то потеряю всё равно.

Но как жить, когда отпускаешь единственное, ради чего стоило жить?

Беру её холодную и такую хрупкую руку.

— Прости меня за всё. За то, что не уберёг. За то, что придётся сделать. Прости.

Она не слышит, спокойно спит. Не зная, что когда проснётся, я начну уничтожать то, что осталось между нами.

Ради того, чтобы она осталась жива.

Даже если это убьёт нас обоих.

Глава 14

Просыпаюсь медленно, как будто поднимаюсь со дна глубокого колодца, где нет света, нет звуков, только тьма и тяжесть воды над головой. Веки тяжёлые, непослушные. Открываю их с усилием. Белый свет ударяет в глаза, режет, заставляет зажмуриться снова.

Где я? Что произошло?

Память возвращается фрагментами, разрозненными кусочками пазла. И я вспоминаю, что меня отравили.

Тело откликается на воспоминание тупой болью, которая чувствуется во всём теле. Желудок ноет, горло саднит, во рту привкус лекарств.

Поворачиваю голову. Сколько я здесь? День или два? Время потеряло очертания, растеклось в бесформенную массу.

Рядом с кроватью стоит кресло. В нём сидит Дамир. Голова откинута назад, глаза закрыты, но он не спит. Рука лежит на подлокотнике, пальцы сжаты в кулак, костяшки белые от напряжения. Рубашка мятая, без галстука, расстёгнута у ворота.

Он выглядит так, словно постарел на десять лет за