Измена. Ты станешь второй женой - Эльза Манарова

— Каких?

— Ты не приближаешься к Ярославе. Вообще никогда. Ни слова, ни взгляда, ни случайных встреч. Живёшь в своём крыле, я перекрою доступ к общим пространствам. Твои комнаты, твоя ванная, отдельная кухня. Будешь как отдельный жилец.

— Хорошо.

— Твоя мать больше не переступает порог этого дома. Никогда. Если увижу её здесь, выгоню тебя без разговоров, и мне будет плевать на последствия.

— Я поговорю с ней.

— Не поговоришь, а запретишь. Если она появится, ты лично будешь отвечать. Тебе понятно?

— Да.

— И последнее. — Подхожу вплотную, смотрю в глаза. — Если с Ярославой что-то случится, если она даже поцарапается, я не буду разбираться, кто виноват. Я приду к тебе. И тогда тебе действительно придётся бояться за свою жизнь. Не отца, а меня.

Она кивает, не отрывая взгляда. В глазах страх, но и облегчение. Она получила то, что хотела — остаться в доме.

Я получил то, что мог — относительный контроль ситуации.

Выхожу из комнаты, закрываю дверь. Стою в коридоре, опираюсь на стену, закрываю глаза.

Как я скажу ей, что не смог выполнить обещание?

Как объясню, что политика сильнее любви?

Не знаю.

Знаю только, что скоро узнаю, насколько крепок её последний шанс, который она мне дала.

Глава 16

Дорога занимает сорок минут, но кажется вечностью.

Сижу на заднем сиденье, смотрю в окно, где мелькают огни ночного города. Дамир рядом, но молчит. Между нами пространство в несколько сантиметров, но по ощущениям огромная пропасть.

Не хотела приезжать. Когда он сказал о празднике в доме Хаджиевых, первым порывом было наотрез отказаться. Не хочу видеть их лица, их фальшивые улыбки, не хочу сидеть за одним столом с семьёй женщины, которая пыталась меня убить.

Но потом подумала: а что, если откажусь?

Они увидят слабость. Решат, что я сломлена, напугана, готова бежать. И тогда они выиграют. Не физически, но морально. Докажут себе и всем остальным, что русская девчонка не выдержала давления их мира.

Но я не могу им это позволить.

Не могу показать, что мне страшно. Что я на грани. Что каждую ночь просыпаюсь в холодном поту, вспоминая вкус яда во рту.

Потому что страх — это валюта в их мире. Кто боится, тот проигрывает.

Но я не хочу проиграть.

— Можешь не ехать. — Дамир нарушает молчание, и голос звучит осторожно, словно боится, что я взорвусь. — Скажу, что ты ещё не восстановилась после...

— Нет.

— Дорогая.

— Я сказала нет, Дамир. Я поеду. Не для тебя. Не для них. Для себя. — Поворачиваю голову, смотрю на него. — Потому что если не приду, они решат, что победили.

Вижу, как сжимаются его челюсти. Он понимает логику, но не нравится ей. Хочет защитить, спрятать, оградить от опасности. Но не может, потому что опасность повсюду, и спрятаться от неё невозможно.

— Обещай, что будешь рядом со мной. Ни на шаг не отойдёшь.

— Обещаю.

Ещё одно обещание. Интересно, это он сдержит?

Не верю в его обещание насчёт Амины. Он сказал, что отселит её, создаст отдельное пространство, изолирует. Но прошла неделя, и она всё ещё в доме. Всё ещё в восточном крыле, всё ещё формально его жена, живущая под одной крышей.

Он объясняет это логистикой, документами, необходимостью найти подходящее жильё. Я слышу оправдания. И с каждым днём понимаю: она никуда не уйдёт. Потому что он не может её выгнать, не спровоцировав войну.

А значит, я снова жертва обстоятельств. Заложница чужих правил.

Машина сворачивает в длинную аллею, обсаженную старыми дубами. Впереди маячит огромный особняк. Слишком помпезный, освещённый сотнями огней. Дом Хаджиевых выглядит как дворец, как замок.

И я иду в эту крепость добровольно.

Философия войны проста: знай врага и знай себя, тогда может быть выиграешь.

Но что, если не знаешь ни того, ни другого? Что, если враг невидим, а ты сама — загадка для себя?

Машина останавливается, водитель открывает дверь. Дамир выходит первым, протягивает руку. Я беру её, не потому что нуждаюсь в поддержке, а потому что здесь, в этом месте, мы должны выглядеть единым фронтом.

Поднимаюсь по ступеням. Платье длинное, тёмно-синее, почти чёрное, строгое. Волосы собраны, а макияж идеален. Я выгляжу как равная, как жена влиятельного мужа.

Но внутри только пустота.

Дверь открывает сам глава семьи Хаджиевых — Магомед. Мужчина за шестьдесят, с сильным лицом и проницательными глазами. Взгляд цепкий, оценивающий, холодный.

— Дамир, Ярослава. Рады видеть вас. — Голос вежливый, но в нём нет тепла.

— Спасибо за приглашение. — Дамир пожимает ему руку.

Я киваю, не улыбаюсь. Улыбка здесь была бы фальшивой, и все это знают.

Внутри ещё роскошнее, чем снаружи. Десятки гостей, все с одинаковыми улыбками, слишком вежливыми и пустыми. Здесь всё слишком.

Чувствую на себе взгляды. Сотни глаз, которые оценивают, осуждают, анализируют. Я — чужая. Та, из-за которой начались проблемы.

Дамир кладёт руку мне на поясницу, направляет к столу. Жест собственнический, но в нём есть и защита. Он показывает: она моя. Тронете её — получите проблемы.

Но защитит ли он на самом деле?

Садимся за длинный стол, уставленный блюдами. Запахи специй, мяса, сладостей смешиваются в тяжёлое облако. Желудок сжимается. После отравления я с трудом переношу любую еду, особенно ту, что не готовила сама.

Магомед садится во главе стола. Рядом с ним сидит жена Зарема, женщина в дорогом платке, с лицом, высеченным из камня. Она смотрит на меня так, словно я грязь на подошве её обуви.

Амина сидит напротив. Когда наши взгляды встречаются, она немедленно опускает глаза, изображая смущение. Платье скромное, платок светлый, лицо бледное, почти измученное.

Она играет жертву.

И играет мастерски.

— Как здоровье, Ярослава? — Зарема спрашивает вежливо, но в голосе сквозит злорадство. — Слышала, у тебя были... проблемы.

Проблемы. Какое милое слово для обозначения покушения на убийство.

— Восстановилась. — Отвечаю ровно, когда внутри всё клокочет от гнева. Хорошо, что не страха. Он остался в прошлом.

— Слава Аллаху. Это ужасно, когда в доме случаются несчастья. — Она делает паузу, смотрит на Амину. — Наша дочь очень переживала. Правда, Амина?

Амина поднимает глаза, и в них слёзы. Настоящие или нет — не могу определить.

— Я молилась каждый день. Это было так страшно. Никто не знает, как это произошло... — Голос «бедняжки» дрожит.

Конечно, никто не знает. Никто не видел, как твоя мать что-то подсыпала в мою тарелку.

Дамир рядом напрягается, чувствую, как тело каменеет. Он тоже видит игру, но не может сказать ничего. Пока не время.

— Дом должен быть безопасным местом. — Вступает Магомед,