Хрустальная ложь - М. Эль

Она начала изучать местность. Ходила на заброшенные маяки, ловила рыбу с местных причалов, даже помогала в баре, просто ради интереса. Отвыкала от роскошной жизни, хотя до боли хотелось вернуться в Нью-Йорк и сходить в то самое кафе, где они с Виктором впервые нормально поговорили.

Просто Валерия. Или Лилит. Как угодно.

Но каждый вечер на балконе… каждую ночь… она вспоминала, что Мэн — это не её дом.

Это убежище.

Пауза между дыханиями.

Временное пристанище.

И что в любом штате Америки, в любой точке мира, кто-то продолжает идти к ней.

Не останавливаясь.

Не сдаваясь.

И однажды — догонит.

Она просто ещё не знала, что он уже в Мэне.

Он был здесь. Его люди уже прочёсывали побережье, его глаза не спали.

И он ждал. Ждал того самого момента.

Глава 46

Небо над старым кладбищем было серым, будто выцветшим от времени. Ни солнца, ни яркого света — только мягкая, туманная дымка, которая ложилась на каменные плиты, на покосившуюся ограду, на сухие, шуршащие под ногами осенние листья. Воздух был пропитан влагой и какой-то затаенной грустью.

Виктор шёл по узкой, еле заметной дорожке, петляющей среди могил. В руках он держал букет белых лилий — таких же, какие когда-то любила его мать. Белый цветок в его руке казался каким-то неправильным, слишком нежным, хрупким для того, кто всю жизнь держал в руках власть, оружие и смерть. Но именно лилии — всегда лилии — он приносил ей. Это была их негласная традиция, их тихий диалог с прошлым.

Он остановился у мраморной надгробной плиты, отполированной временем и непогодой. На ней были высечены слова:

«Амалия Энгель.

Любимая жена.

Мать.

Свет нашего дома.»

Ему почти тридцать, но, когда он стоял здесь, рядом с этим холодным камнем, он чувствовал себя маленьким мальчишкой, потерянным и беспомощным. Он был по-прежнему мальчишкой по сравнению с той невыносимой болью, которая жила в этом месте, в этой тишине, в каждом дуновении ветра.

Виктор поставил цветы, их белоснежные лепестки резко контрастировали с серым фоном. Провел пальцами по холодному, гладкому камню, ощущая его вечную неподвижность.

— Привет, мама… — тихий голос сорвался так, как он не позволял себе ни перед кем на свете. Этот звук был полон той мальчишеской тоски, которую он так долго подавлял, но которая всегда находила выход здесь, в этом месте.

Нью-Йорк, тридцать лет назад

Дождь не просто шел — он лил, обрушиваясь на город стеной воды и ветра. Это был настоящий нью-йоркский шторм, один из тех свирепых ливней, что рвут зонты в клочья, превращают улицы в бурлящие реки и, казалось, смывают грехи с брусчатки, но никогда — с души. Асфальт блестел, как вороненое стекло, отражая неоновый гнев вывесок и слепые фары проносящихся такси. Люди спешили, закрывая лица воротниками дорогих пальто, кутаясь в плащи, проклиная погоду или, наоборот, встречая её с вызовом. Город был водоворотом спешки, шума и мокрой суеты.

Но одна женщина шла медленно.

Её белое пальто, чистое и безупречное, ниспадало до самых щиколоток, совершенно не гармонируя с буйством стихии. Высокие каблуки отбивали размеренный ритм по мокрому тротуару, не давая ни единого промаха. Ворот пальто был расстегнут, обнажая тонкую шею, словно дождь был не врагом, а её личным, сверкающим украшением. Длинные, светлые волосы, тяжёлые от воды, прилипли к спине и плечам, но ни капли не портили её величия. Наоборот, придавали ей какую-то дикую, первозданную красоту, словно она была античной богиней, вышедшей из пены морской в самый разгар бури.

Это была Амалия Стоун.

Тогда — лишь двадцать лет от роду, но уже легенда в узких кругах. Наследница одной из самых влиятельных адвокатских семей города, студентка юридического факультета, которая уже успела взорвать карьеру одного сенатора, задав ему не тот вопрос на закрытой встрече, где она вообще не должна была находиться. Она не просто училась праву — она дышала им, видела его скелет, его уязвимые точки.

Она была не просто красива — она была воплощением женственности, тонкой, как лезвие, но невероятно прочной.

Она была не просто умна — она была опасна, способная видеть насквозь и разить словом.

Она была не просто прекрасна — она была произведением искусства, чье созерцание сулило неизбежную катастрофу.

И — неприкасаемой.

В это же время, под широким, бронзовым козырьком роскошного отеля на Пятой авеню, Люциан Энгель стоял, небрежно прислонившись к мраморной колонне. С ним были двое донов, их голоса низкие, уважительные, но Люциан слышал их лишь краем уха. Ему было чуть за двадцать пять, но его аура излучала не возраст, а власть. Он был молод, но уже страшно уважаем, его имя шепталось в самых тёмных и самых светлых коридорах Нью-Йорка.

Не потому что он родился Энгелем — фамилия давала старт, но не гарантию.

А потому что он делал то, на что другие боялись даже смотреть, не говоря уже о том, чтобы помыслить. Он был тем, кто перекраивал карты, не оставляя следов.

Он был одет в безупречное чёрное кашемировое пальто. В руке дымилась сигара, тонкий завиток дыма терялся в потоках дождя. Идеально выглаженная рубашка, дорогой галстук — каждая деталь кричала о его статусе. Плечи широкие, выдающие скрытую мощь, а взгляд… взгляд был ледяным, проникающим насквозь, способным увидеть слабые места в любом человеке, любой системе.

Доны продолжали говорить о делах, о цифрах, о территориях. Но Люциан внезапно перестал слушать. Его внимание, острое, как бритва, переключилось.

На белое пальто, маячившее в дождевой пелене, как одинокий, дерзкий маяк.

На силуэт женщины, которая не бежала от стихии, а, казалось, шла ей навстречу, принимая её как должное.

На её походку — каждое движение было наполнено такой уверенностью, будто весь этот промокший город был её личной сценой, а она — единственной актрисой.

Он не знал её имени. Оно было совершенно неважно.

Но он знал одно: он нашёл проблему.

Самую красивую из всех возможных. И самую опасную.

Когда Амалия подошла ближе, её маршрут пересекался с зоной комфорта Люциана. Один из его людей — громила-охранник, привыкший расчищать путь для дона — грубовато выставил руку, толкнув её в плечо, чтобы пропустить своего босса.

Она качнулась, но не упала. Ни на дюйм. Как стальная пружина, она лишь отклонилась, чтобы немедленно вернуться в исходное положение. И затем её взгляд, тёмный и глубокий, словно бездонное озеро, устремился на охранника. Дождь вокруг будто на мгновение замер, застыв в