Хрустальная ложь - М. Эль

И всё это — с холодной улыбкой на губах, в которой таились вызов и предвкушение. Каждое её действие было вызовом, каждая улыбка — тонким лезвием.

Он мог:

• Перекрыть весь район, чтобы она дошла домой безопасно: Вся городская суета замирала, улицы становились пустыми и безопасными, когда она шла. Его власть была абсолютной, его защита — незримой, но всеобъемлющей.

• Угрожать тем, кто посмеет на неё смотреть: Одного его взгляда было достаточно, чтобы чужой интерес к ней обернулся ледяным ужасом. Его собственничество было безжалостным.

• Подставлять стул, даже если она не просила: Не потому что она ждала, а потому что он хотел. Это был жест не покорности, а уважения, признания её присутствия.

• Купить весь тираж её любимой, редкой книги, чтобы ей достался один экземпляр: Бесшумное, но грандиозное проявление внимания, показывающее, что он слышал её, знал её предпочтения и был готов совершать абсурдные поступки ради её комфорта.

• Отменять встречи, которые могли решить судьбу империи, ради часа с ней: Целая империя могла подождать. Её присутствие было важнее любых деловых сделок.

Но главное — он научился слушать её. Не просто внимать словам, а слышать невысказанное, видеть мысли за её глазами, улавливать тончайшие нюансы её души. Она учила его тонкости.

Она научила его политике, дипломатии, мягкой силе — тому, как управлять не грубой мощью, а тонким расчетом, словом, идеей. Его, привыкшего к прямым ударам, она направляла в лабиринтные коридоры влияния.

А он — научил её, как быть жесткой, когда это необходимо. Как использовать силу прямо, без обиняков, когда все другие средства исчерпаны. Ее, привыкшую к интеллектуальным маневрам, он учил искусству последнего, решающего удара.

И однажды, высоко над гудящим городом, когда они сидели на крыше, обдуваемые ветром, который приносил запахи ночного Нью-Йорка, Амалия сказала, глядя на бескрайнюю россыпь огней:

— Люциан… тебе не нужна послушная жена. Тебе нужна совесть. И вызов. И равная.

Его ответ, тихий, но непоколебимый, был сказан без единой тени сомнения, глядя не на город, а только на неё:

— Мне нужна ты.

Однажды, он поставил перед ней две вещи на полированном столе в своем кабинете. На бархатной подушечке, чёрной, как его пальто, лежали: Вороненый пистолет, холодный и смертоносный, символ его мира. И рядом с ним — кольцо, сверкающее чистейшим бриллиантом, сжимающим её будущее.

— Выбор, — сказал он, его голос был ровным, без единой эмоции.

Амалия подняла глаза, в её взгляде не было страха, лишь острое осознание. Она взяла пистолет, ощутила его вес в руке, а затем, прицелившись в пустоту, произнесла, её голос был клятвой:

— Я тебя убью, если ты хоть раз попробуешь загнать меня в тень. Если посмеешь считать меня своей собственностью, а не партнёром.

Он кивнул, его ледяные глаза сверкнули, в них читалось не вызов, а обещание.

— Значит, выйдешь?

— Значит… да, — ответила она, медленно опуская пистолет. И затем, с достоинством победителя, взяла кольцо. Оно идеально село на её тонкий палец.

Они были идеальны.

Не потому что были похожи, а потому что им было не страшно быть сильными рядом друг с другом. Их сила не сталкивалась, а сплеталась, усиливая каждого. Он был полярным льдом, она — обжигающим огнем, и их союз создавал нечто несокрушимое.

Он — ледяной, властный, опасный.

Она — огненная, умная, безжалостная.

Он — война, необузданная сила, сметающая всё на своём пути.

Она — стратегия, изящная, холодная логика, что предваряла каждый удар и планировала каждый шаг.

Он — кулак, способный разбить любую преграду.

Она — мозг, видящий лабиринты и выходы там, где другие видели лишь стены.

Он — брал города, расширяя свою империю без страха и сомнений.

Она — удерживала их, скрепляя союзы, устраняя угрозы, обеспечивая стабильность.

И когда родился Виктор — их сын — он унаследовал их обоих. В нем, словно в идеальном сплаве, сошлись ледяной взгляд отца и острый ум матери, его безжалостность и её проницательность. Судьба нового Нью-Йорка была уже предрешена в его крови.

…

Их дом, Нью-Йорк.

Амалию Энгель невозможно было спутать ни с одной женщиной Нью-Йорка. Не потому, что она была прекрасна — хотя её красота была неоспоримой. Не потому, что она ходила в шёлке и белых пальто, словно снежная королева, — хотя и это было её визитной карточкой. И не потому, что она была женой Люциана Энгеля — главы Восточных штатов.

А потому, что она входила в любую комнату так, будто это — её неотъемлемая территория. С её появлением воздух сгущался, а взгляды приковывались к ней, не потому что она искала внимания, а потому что её аура требовала его. Даже если это был мрачный кабинет прокурора. Даже если это был роскошный ресторан злейшего врага. Даже если это был её собственный дом, построенный по её вкусу.

В их доме пахло кофе — крепким, как выстрелы в подворотнях, что предвещали перемены, и сладким, как поцелуи после долгой, выматывающей ссоры. Амалия стояла у плиты, спиной к двери, одетая лишь в длинную, светлую рубашку мужа, которая сидела на ней свободно, почти небрежно. Босая, с растрёпанными после сна светлыми волосами, она казалась домашней, мягкой, почти беззащитной в этом утреннем свете.

Но только до того момента, когда она обернулась. Её глаза, глубокие и острые, словно только что наточенные лезвия, мгновенно сбросили покров нежности.

— Люциан, — сказала она, не повышая голоса, но в её тоне звенел металл, обещающий возмездие. — Если ты ещё раз отправишь людей устранять проблему без моей проверки — я сама тебя отправлю. На тот свет. Или куда подальше от моих дел.

Люциан Энгель — мужчина, которого боялись десятки кланов, чьё имя шепталось с благоговейным ужасом, — лишь поднял руки в жесте капитуляции, его губы растянулись в едва заметной ухмылке.

— Клянусь, mon amour, это была необходимая мера. Срочная.

— Необходимая? — её улыбка была опасной, как вспышка молнии. — Ты чуть не устроил полномасштабную войну с Брейди, которую я с таким трудом предотвращала. А я, напоминаю, решала это дело уже неделю, по крупицам собирая компромат. Тебе нравится подрывать мою работу? Или просто смотреть, как я справляюсь?

Он ухмыльнулся, подошёл к ней бесшумно, как хищник, и обнял со спины, положив подбородок ей на плечо, вдыхая запах её волос и утреннего кофе.

— Мне нравится подрывать твой идеальный порядок. Смотреть, как ты справляешься с хаосом. И как злишься.

Она ткнула локтем ему в рёбра, не пытаясь вырваться, но показывая, что её терпение не бесконечно.

— Я не шучу, Люциан. Я