Хрустальная ложь - М. Эль

Парни кивнули. Они знали: если Лилит что-то решила — спорить бесполезно.

Пирс. Тёплый чай. И странное спокойствие, наступившее после адреналина.

Посидели, попили дешёвый горячий чай, купленный в киоске у моря, наблюдая за волнами. Слушали крики чаек, плеск волн, рассказывали глупые истории. Она смеялась. Настоящим смехом, хриплым и живым, от души. Её парни расслабились, увидев этот звук. Они выросли с ней, она была их сердцем, их смыслом.

И лишь один человек, стоящий далеко за спиной старой лодочной мастерской, наблюдавший за ней с расстояния — не приближаясь, не выдавая себя.

Ветер трепал капюшон его тёмной куртки. На щеке — тонкий белый шрам, напоминание о давней схватке. В глазах — та самая смесь ярости, тоски и… облегчения.

Виктор всё-таки нашёл её. Но Лилит ещё не знала.

И он не собирался спешить.

Он просто смотрел. И дышал ею на расстоянии. Далёкой. Смелой. Злой. Несчастной. Его. Той, за которой он проходил штаты один за другим, не зная усталости.

Сегодня он не приблизится. Даст ей смеяться. Даст ей почувствовать хоть крупицу мира.

А завтра…

Завтра она всё равно его почувствует. Он это знал.

…

Отельная комната была тихой — слишком тихой для человека, привыкшего к постоянному шуму жизни, к переговорам, к стуку шагов за дверью, к шелесту интриг. Лилит сидела на краю кровати, босая, в широкой мужской рубашке, которую купила в порыве ностальгии — белая, простая, но пахнущая не ею, а каким-то отголоском прошлого, который она пыталась забыть. Пустой стакан стоял рядом на тумбочке, пепельница была переполнена окурками, каждый из которых был свидетелем её бессонных ночей и нервов. Телевизор включился случайно — просто чтобы заглушить собственные мысли, которые роились, как пчёлы в улье.

Она не сразу поняла, что именно идёт по экрану. Фоновый шум новостей был для неё лишь белым шумом.

— "И сегодня глава благотворительного фонда 'Phoenix' и владелец крупного американского холдинга Виктор Энгель выступил на ежегодном гала-вечере в Нью-Йорке…"

При этих словах она замерла. Её сигарета чуть не выпала из пальцев, но она успела её подхватить. Картинка — знакомая. Слишком. Виктор. Он стоял там, в идеально подогнанном, безупречном костюме, с тем самым спокойным, невозмутимым выражением, за которым всегда скрывался бушующий хаос его мыслей и планов. Камеры, вспышки фотографов, яркие софиты, женщины в вечерних платьях рядом, журналисты, шампанское — весь этот блеск высшего света, в котором он был как рыба в воде. Он говорил уверенно, чуть устало, с той самой мягкой хрипотцой в голосе, от которой у неё всегда сжималось внутри, вызывая давно забытые, болезненные ощущения.

— "...мы рады, что фонд смог оказать поддержку детским клиникам и молодым юристам, которым важно получить шанс". — Виктор говорил, улыбался, вел себя как человек, у которого всё под контролем. Как будто она… никогда и не существовала в его жизни, будто её бегство было лишь мимолётным недоразумением.

Но потом. Журналистка — блондинка с микрофоном и неуместно вежливой улыбкой, спросила. — "Мистер Энгель, ходят слухи, что у вас есть жена. Это правда?"

И он посмотрел прямо в камеру. Прямо ей в глаза, словно знал, что она где-то там, смотрит на него. Его улыбка стала мягче. Настоящей. Той улыбкой, что предназначалась только ей.

— "Да, правда", — ответил Виктор спокойно, не отводя взгляда, его голос прозвучал с такой искренностью, что резанул по сердцу. — "Она просто в отъезде. Но… я скучаю. Очень. Змейка, возвращайся".

Лилит застыла, словно её ударило током. Пульс ударил в виски, заглушая все остальные звуки. Рука дрогнула — сигарета упала на ковёр, оставив крошечную, чёрную, обуглившуюся точку на белом ворсе.

— Ты… сука… — прошептала она, голос был полон шока и неверия, потом громче, злее, яростнее: — Сука, Виктор, что ты творишь?!

Она резко встала, схватила пульт и со злостью, почти с отчаянием выключила телевизор. Экран погас, погружая комнату в мгновенную темноту, а затем вновь заполнился призрачным светом, отражающим её искажённое лицо. Тишина вернулась. Густая, вязкая, оглушительная тишина.

Лилит провела рукой по лицу, чувствуя, как дрожат пальцы, как нервно пульсирует вена на виске. Новая сигарета. Огонёк зажигалки — дрожащий. Дым снова заполнил пространство, пытаясь скрыть её от мира. Она шагала по комнате взад-вперёд, ругаясь на всех известных ей языках — итальянском, английском, русском, немецком. Каждый раз слова становились всё грубее, всё отчаяннее.

— Какого чёрта ты творишь, Виктор Энгель?! — бросила она в пустоту, в стены отеля, которые, казалось, насмехались над ней. — Решил, что можешь использовать СМИ, чтобы вернуть меня?! Что я кину всё и вернусь, потому что ты вдруг вспомнил, что “скучаешь”? Да к чёрту тебя! И твоё чертово обаяние, и эти глаза, и твой смех, и твои чертовы рубашки, и весь твой чертов Нью-Йорк!

Девушка осела на кровать, словно подкошенная, закрыв лицо ладонями. Грудь сжала боль — не от злости, которая была лишь поверхностной оболочкой. От обиды. От тоски, которую она не могла себе позволить, потому что позволяла ей быть — означало проиграть.

Телефон зазвонил.

Экран мигнул: Луиза. Кузина. Единственная связь с её прежней жизнью, с Италией, с домом.

— Что? — голос девушки сорвался, прозвучав резче, чем она ожидала.

— Лери… — голос кузины был усталым, глухим, словно она говорила после бессонной ночи, полной тревог. — Я видела новости. Эфир вроде не прямой. Запись. Ты видела, да?

— Видела, — сквозь зубы. Каждое слово было пропитано ядом.

— Он… он ведь не врал, ты же знаешь? Он действительно скучает. Его слова были… настоящими.

Лилит горько усмехнулась, её смех был полон горечи и боли. — Он умеет играть. Всегда умел. Даже когда не нужно. Даже когда это ранит.

— Может, тебе стоит вернуться? — тихо сказала Луиза, её голос был мягким, увещевающим. — Хотя бы ненадолго. Ты устала, Лери. Я слышу это в твоём голосе. Бегать бесконечно нельзя.

Лилит прикрыла глаза, откинувшись на подушки, чувствуя, как каждая клеточка её тела кричит от усталости. — Я не знаю, Лу. Я… правда не знаю. Если я вернусь — всё рухнет. Они решат, что я сломалась. Что я сдалась. А если останусь здесь — я, может быть, и правда сойду с ума от этой чёртовой тоски.

— А если просто перестать воевать? — спросила кузина почти шёпотом, её слова были подобны бальзаму. — Не с ним. Не с семьёй. Не с собой.

Лилит замолчала. В её голове мелькнули лица — мать, отец, брат, дедушка, бабушка… и Виктор.

Его руки, когда он впервые держал её, его голос, когда он сказал: "моя