Хрустальная ложь - М. Эль

Она не ответила. Просто потушила сигарету, её взгляд устремился в окно, где за стеклом переливался закат, окрашивая небо в цвета надежды и отчаяния.

Луиза на том конце поняла. Поняла без слов. И тихо сказала, словно утешая: — Ты всё равно вернёшься, Лери. Просто не сегодня.

Связь оборвалась. Лилит сидела долго, молча, глядя в огни чужого города, который не мог стать ей домом.

А потом шепнула почти неслышно, в полутьму, в пустоту комнаты:

— Я не твоя змейка, Виктор. Но, чёрт возьми… почему я всё ещё скучаю? Почему это так больно?

Глава 49

В руке у Лилит был уже пятый бокал — тёплый, тяжёлый виски горел в груди и делал язык свободнее. Музыка на веранде виллы шорохом перебирала аккорды, разговоры перекатывались волной, смех сливался с бокалами. Ей казалось, что ночь принадлежит ей — наконец, малая победа над тягой к ответственности, над прошлым, над теми цепями, что всегда тянули за плечо.

И в этот самый миг чья-то рука легла на её талию. Тёплая, уверенная. Она узнаёт этот прикосновение прежде, чем успел прозвучать голос.

— Напилась, моя девочка, — сказал Виктор спокойно, и в голосе его слышалась та самая хрипотца, что всегда действовала на неё как яд и лекарство вместе.

Она отвернулась, наклонила голову, посмотрела на него с улыбкой — пьяной, вызывающей, и сразу разозлилась ещё сильнее.

— Мне что, теперь пить запрещено? Даже парочку бокалов? — парировала она, позволяя себе шутку, чтобы не дать залиться правде.

Он усмехнулся, приподняв бровь. — «Парочку» — это два. Не пять.

— Мне скоро двадцать пять, Виктор. И я имею право, — лукаво ответила она, чувствуя, как в виски и близость его голоса смешиваются и кружат её голову. Разница в возрасте казалась сейчас мелочью; его строгость — почти детской прихотью.

Виктор наклонился ближе, дыша ей в шею, и в тоне его вдруг было и притяжение, и приказ. — Только рядом со мной.

Её губы искривились. Она знала — стоит ей уйти, и он последует; стоит ей остаться, и он не отпустит. И это знание злило её больше, чем всё остальное.

— Может быть, — пожала плечами девушка и, нарочно делая шаг назад, собралась вернуться к толпе.

Мужчина не позволил. Лёгкий, быстрый захват — и она уже в его руках. Вскрик, смех, шёпоты гостей — кто-то аплодирует. Он нес её через террасу, уверенно и легко, и её сердце бьётся как тревожный барабан. Она бьёт его по плечу — игра, и в то же время протест; сжимает кулак, но не убегает. Его хватка крепка, как всегда — не подавляет, а удерживает.

Они очутились в комнате — тёмное дерево, книги, мрак за огромным окном, где мерцал сад. Виктор поставил её на ноги, но руку не отпустил. Его глаза стали серьёзными, голос — тихим, почти шёпотом.

— Ты моя, — сказал он вдруг, ровно и спокойно. — И я не позволю тебе навредить себе. Даже если это всего лишь лишний бокал.

Лилит закатила глаза, но внутри всё затрепетало. Как будто тот самый стальной каркас, что держит её, начал давать трещины. Она дерзко выплюнула. — А если я захочу ещё?

Он шагнул ближе, пальцы коснулись её подбородка, и в этой жесте — одновременно собственничество и защита.

— Тогда тебе придётся договориться со мной, принцесса, — прошептал он. — Но сегодня ты уже достаточно повеселилась.

Она, в порыве, выдала ту самую отравленную улыбку — и вдруг её голос сорвался. — Ты привык побеждать. А что, если я решу иначе?

Виктор улыбнулся уголком, но взгляд остался твёрдым. — Попробуй, — сказал он низко. — Но ты знаешь, чем всё кончится.

Лилит сжала зубы: «я не твоя вещь», — но не могла не слышать, как внутри дрогнуло — от его слов, от близости. В каком-то бешеном порыве, отчасти из злости, отчасти от страха потерять себя в его руках, она резко приставила нож к его горлу. Холод металла утыкался в кожу, и комната на секунду застыла.

— Мне ничего не стоит убить тебя прямо сейчас, — сказала она, и в её голосе было не просто угрозы — там была честная, почти животная готовность.

Виктор не отшатнулся. Ни дёрнулся. Ни испугался. Только глубоко вздохнул, и в его взгляде не мелькнуло страха — только удивление, будто она не открыла ничего нового. Подошёл чуть ближе так, что её лезвие дрогнуло от тепла его шеи.

— Даже когда ты споришь, — тихо сказал он, — ты всё равно выбираешь меня.

Его руки охватили её, не держа, а бережно, как будто он прикоснулся к хрупкой вещи. Лилит сильнее надавила на оружие, губы её шепнули.

— Я тебя ненавижу. Просто ненавижу.

Он покачал головой, и в его жесте была какая-то уязвимость, редкая, как слеза у воина. — Я не собираюсь быть причиной твоих ран, Рия. Но ты должна понять — я не был тем, кем ты думала.

Эти слова — почти правда, почти признание. Лилит хохотнула — горько, до слёз. Сердце стучало слишком громко. Она толкнула его в грудь, нож скользнул в ручке, но рука его мягко, без насилия, сдавила её запястье, и клинок выпал на ковер.

Мужчина не сделал резкого движения. Вместо этого он наклонился и заставил её замолчать поцелуем — длинным, потребным, таким, что мир сузился до точечного света между ними. Поцелуй был ответом на все её крики и обвинения; он подавлял без слов. Нож упал и застучал о пол, а Лилит всхлипнула, потому что слёзы прорвались без предупреждения. Она держалась за его костюм, как будто держась за последний причал.

Он отстранился, прижал свой лоб к её лбу, и в тишине, которая опустилась после их дыхания, послышалось совсем другое.

— Девочка моя, — прошептал он, и в его голосе была тоска. — Как же я скучал… ты просто не представляешь.

Она качнула головой, пытаясь отстраниться, и выплюнула в лицо правду, что гложет её уже давно. — Ты обманул меня! Я думала, встретила своего человека. А оказалось — тот, от кого я сбежала! Я была разменной монетой!

Виктор посмотрел на неё так мягко, что сердце снова сжалось.

— Нет, — сказал он твёрдо, — ты никогда не была разменной. Ни для меня, ни для кого. Ты — благословение, я не знаю, чем заслужил тебя.

Её пальцы невольно вцепились в ткань пиджака. Слова его цепляли, и она слышала их будто через толщу воды. Лилит хотела кричать, уходить, бежать, доказывать, что