Хрустальная ложь - М. Эль

пробирал в кости, холод проникал под кожу, забирался в мышцы, сковывал каждый сустав. И только тогда, когда дрожь сотрясла её тело, до Валерии дошло: руки связаны тяжёлыми, жесткими ремнями, врезающимися в запястья; ноги — тоже. Голова гудела, словно внутри раскачивался маятник, отбивая болезненный ритм. Горло пересохло, словно она несколько дней провела в пустыне. Но первое, что она сделала, придя в себя, было не стоном, не криком, не отчаянной попыткой вырваться. Она рассмеялась. Тихо. Зло. Нервно. Хриплый смех вырвался из груди, отдаваясь эхом в затхлом помещении.

— Ну, блять... снова. — прохрипела она, приоткрыв глаза. Голос звучал чужим, надтреснутым. — Прямо как в старые добрые. — девушка хмыкнула, словно это была не её, а чья-то чужая, до боли знакомая история.

Валерия осторожно, насколько позволяли путы, огляделась. Комната была плохо освещена: голая лампа под потолком, серые бетонные стены, запах ржавчины и пыли. Сквозь узкое окно с решёткой пробивался тусклый свет фонаря. Она различила силуэты людей. Мужчины, вооружённые, в дорогих костюмах — по их манере двигаться она сразу поняла: не обычные головорезы. Люди из клана. Американская мафия.

И один — стоял чуть впереди. Молодой, ухоженный, самодовольный. На вид лет тридцать, может меньше. Красивый. Это была та опасная, хищная красота, что часто присуща больным ублюдкам. Его глаза, цвета мёртвого, бездонного моря, были холодны и пусты. На губах играла тонкая, расчётливая улыбка. Пальцы украшены золотыми перстнями, на шее крест, на запястье — часы, которые стоили, как маленький дом. Он не спешил говорить, просто наблюдал.

Он медленно поднялся, его движения были грациозны и выверены, как у кошки. Подошёл к ней, склоняясь так близко, что Валерия могла чувствовать его дыхание на своей щеке. Он изучал её, словно редкий экспонат, задержав взгляд на её лице, её скованных руках.

— Ну здравствуй, девочка. Жена Виктора Энгеля. — его голос был сладким, обволакивающим, как яд. — Какая честь.

Валерия на секунду прикрыла глаза. В мозгу пронеслась мысль о Викторе, о его лице, о его руках, о его... всем. А потом эта мысль была жёстко отодвинута на задний план. Не время для сантиментов.

Она резко подняла голову, глядя прямо ему в лицо, в эти мёртвые глаза. И выдала с вызовом, игнорируя боль в голове:

— Ну... доля правды здесь, конечно, есть. Но ваши информаторы — говно.

Охранники переглянулись, их тупые физиономии выражали лёгкое замешательство. Главарь моргнул, его тонкая улыбка не дрогнула, но в глазах мелькнул интерес. — Поясни, принцесса.

— Во-первых, — Валерия качнула головой, насколько позволяли ремни, её голос набирал силу, — Жена я ему не официальная. Мы, знаете ли, предпочитаем гражданский брак. Во-вторых — я ему не принадлежу. Никогда никому не принадлежала. И в-третьих... — она сделала паузу, её взгляд стал острым, как бритва, — Если бы вы хоть на секунду поняли, кто я, вы бы уже лежали. Мёртвые. Все.

Молчание. Тяжёлое, гулкое. Потом один из головорезов хрипло хмыкнул, но под убийственным взглядом босса моментально заткнулся, съёжившись.

Мужчина медленно обошёл её с другой стороны, его движения были слишком плавными, слишком хищными. Он прошептал ей на ухо, его дыхание было холодным, как воздух в этом подвале. — Знаешь, что смешно? Даже если ты врёшь... сейчас от этого ничего не изменится. Ты здесь, и ты в моей власти.

Валерия скривила губы, а её глаза вспыхнули ледяным пламенем.

— Ну разумеется. Вы же определённо из тех мужчин, кому похуй на факты. Главное — помахать оружием. Мужчинам вроде вас интеллект заменяют бицепсы и член между ног, да?

Его рука мгновенно взметнулась. Он ударил её по лицу. Не сильно, рассчитано, но достаточно, чтобы голова дёрнулась в сторону, а на губе выступила кровь. Валерия почувствовала металлический привкус во рту. Она медленно, слишком медленно, повернулась к нему снова.

Улыбаясь. Губы в крови, глаза — как сталь, холодные и абсолютно безумные.

— Боже... как банально. Пощёчина. Ты точно главарь, а не подросток, которого не пустили в ночной клуб и он решил отомстить баристе? Или может быть, твой папочка отругал тебя за плохие оценки?

Один из громил заржал, не выдержав напряжения, но быстро заткнулся, когда на него метнули злой взгляд босса. Главарь сплюнул на пол, его лицо потемнело.

— Ты думаешь, что это шутки? — прорычал он.

— Я знаю, что вы ошиблись. — Валерия посмотрела на ремни на своих запястьях, затем на его лицо. — И скоро очень об этом пожалеете. Вы ещё не представляете, с кем связались.

Он наклонился снова, близко. Слишком близко. Его глаза сверлили её.

— Виктор Энгель убил моего отца. И я сделаю с тобой то, что он боится больше всего. Я найду и сломаю его через тебя.

Улыбка исчезла с лица Валерии, сменившись выражением холодной, смертельной серьёзности.

— Ты не понимаешь, во что вляпался. Он за тобой придёт. И тогда ты будешь молить о быстрой смерти.

Мужчина ухмыльнулся, его губы растянулись в жуткой гримасе. — Я понимаю достаточно. Он объявил тебя своей. Этого достаточно.

— Ошибка века, — фыркнула она, и в её голосе снова появилась нотка ехидства. — Но ладно, пусть.

Он провёл пальцем по её окровавленной щеке, его прикосновение было отвратительно-влажным. Валерия метнулась вперёд, игнорируя боль, игнорируя связанные руки, и укусила. С силой, со всей ненавистью и отчаянием, которые клокотали внутри. Зубы скрежетнули о кожу, и он отшатнулся, ругаясь сквозь стиснутые зубы, схватившись за руку, с которой уже капала кровь. Охранники дёрнулись, напряжённые, но он поднял ладонь — не лезть.

— Из-за вас, ублюдков, я со свекровью не познакомилась. — прошипела Валерия, наслаждаясь его болью. — А еще вы, кажется, мне маникюр испортили. Знаете, какие сейчас цены на хороший шеллак? Просто умереть не встать.

— Вот и умрёшь. — процедил он, прижимая раненую руку к груди.

— Не думаю. — она оскалилась.

Её оставили так. В абсолютной тишине, прерываемой лишь их тяжёлым дыханием и собственным, нервным смехом, который, казалось, отражался от стен и возвращался к ней. Время потеряло смысл. Часы, дни — всё смешалось в тягучее, липкое небытие. Третьи сутки плена. Третий день без еды — почти. Второй — без воды. Тело ныло, гудело, голова раскалывалась от боли, а каждое движение вызывало новые вспышки дискомфорта.

Но самое худшее? Не голод, не жажда, не боль. Самое худшее? Её скука.

Она сидела, привязанная к металлическому стулу, волосы растрёпаны, прилипли к лицу, губа рассечена, скула распухла, лицо покрыто ссадинами — и всё равно ухмылялась так, будто это не она пленница, а они — её аудитория в этом цирке боли.

Похитители уже начали бояться смотреть ей в глаза. Особенно