Счастье в огне - Мария Васильевна Захарова

взрыва и автоматными очередями, разбив его на тысячу осколков. Егор вскочил и принялся одеваться. Движения его были быстрыми, но точными и уверенными. Варя еще несколько мгновений любовалась его сильным телом с налитыми буграми мышц, и только когда на руки к ней упала ее одежда, вернулась в реальность. На улице уже во всю шел бой, и она, опомнившись, натянула юбку, кофту, сунула ноги в сапоги и выскочила следом за Егором. Однако в душе у нее звенели колокольчиком слова: «Он любит меня… любит… любит…»

15

Площадь и сквер оказались непреодолимым препятствием. Шли дни, а отряд Большакова оставался на месте. Но хуже всего было то, что немцы прорвались где-то слева и заняли дома за их спиной. Теперь отряд оказался почти в кружении – пройти в сторону берега можно было только со стороны площади, но и там все простреливалось. С каждым днем становилось все холодней – неотвратимо наступала зима. За ночь земля промерзала так, что звенела под ногами. Но днем непрекращающиеся бомбежки и артобстрелы вкупе со скупым октябрьским солнцем превращали ее в горелую кашу. Стало совсем плохо с продуктами – сообщение с берегом практически прекратилось. И измученные холодом и беспрестанными боями люди получили еще одного врага – голод. Хорошо, хоть была вода – колонка оставалась в рабочем состоянии. Обе стороны как будто по молчаливому согласию избегали стрелять в ту сторону. Видимо, у немцев с обеспечением тоже было плохо.

И только Варя, казалось, не чувствовала ни голода, ни усталости, она как будто летала – из подвала в окоп, из окопа к костру, от костра к раненым. Все ее существо переполняла какая-то тайная и буйная радость. Вся прошлая жизнь как будто отодвинулась куда-то, растворилась в цветном тумане, имя которому – Любовь.

***

Она с нетерпением ждала предутренних часов затишья, когда Егор приходил в ее угол. От него всегда пахло морозной свежестью, табаком и еще чем-то необходимым и родным, без чего Варя уже не мыслила своего существования. Он тихо входил, скидывал ватник и ожесточенно, неистово впивался в ее губы, а руки его тем временем блуждали по ее телу. Он все время молчал. Но он поднимал ее на такие высоты, куда нет хода простому смертному, а только человеку, любящему и любимому. А в том, что она любима, Варя больше не сомневалась. Казалось, Егор наполняет ее своей неиссякаемой силой и верой в то, что теперь обязательно все будет хорошо. Когда все заканчивалось, он также молча уходил. Он никогда не говорил ей нежных слов, не давал обещаний, не делал признаний. А она растворялась в нем, как он растворялся в ней.

***

Конец октября ознаменовался приходом настоящих морозов – зима начала свое собственное решительное наступление. Но в это утро Варя, разгоряченная, разомлевшая, не чувствовала холода. Егор решительно и молча, как всегда, вскочил с топчана и стал быстро одеваться. Потом вернулся, поцеловал светящиеся счастьем глаза Вари, закутал ее ватниками и какими-то пальто и, по-прежнему не говоря ни слова, вышел на улицу. Спать не хотелось совсем, и девушка пыталась сквозь остатки потолка рассмотреть светлеющее небо и звезды, холодно и безучастно взирающие на разрушенный город, на измученных людей, на робкое и по-военному зыбкое счастье Вари.

Внезапно девушка вскочила и стала натягивать одежду. Ее тянуло куда-то вверх: к небу, к звездам, уже бледневшим в предрассветной мгле, к Егору. Откинув плащ-палатку, закрывающую вход в ее угол, Варя пробежала глазами по ходу сообщения и уперлась взглядом в Большакова, напряженно всматривавшегося в утреннюю тишину. Казалось, что-то очень важное привлекло его внимание откуда-то со стороны площади. Варя тихо, чтобы не спугнуть его настороженную сосредоточенность, приблизилась к Егору сзади и остановилась в двух шагах от него. Ни один камень не отскочил из-под ее ног, ни один осколок стекла не хрустнул. Одно мгновение, и Варвара тоже почувствовала какое-то движение там, где еще не рассеялась ночная мгла, скрывающая все живое и мертвое.

Еще около минуты Егор прислушивался к темноте на площади, а потом неожиданно подтянулся на бруствере и рывком перебросил свое мускулистое тело наверх и исчез из виду. Варвара замерла, одни глаза жили на ее побледневшем вдруг лице. В них плескались страх и любопытство, и еще нежность, заполнявшая все ее существо с того момента, как Егор разжал свои объятия.

Потекли минуты ожидания. Темнота вокруг стала сереть, и из нее проступили мутные очертания развалин, напоминавшие диковинных зверей, отвоевавших у людей территорию и расположившихся на отдых на месте растерзанного города. Разорвавшая тишину автоматная очередь не стала неожиданностью – Варя как будто подспудно ждала ее. Однако девушку передернуло и окатило жутким холодом, который поднялся изнутри и затопил ее тело. Потом еще одна, и еще. Окопы ожили и зашевелились. Туда, где стояла Варвара, пригибаясь бежали бойцы из охранения, а с бруствера скатились две маленькие фигурки в прогоревших ватниках, а следом перевалился Большаков.

Подбежавшие солдаты окружили пришельцев и Варя, сосредоточившая внимание на Егоре, не сразу смогла их рассмотреть. Немцы еще пару раз пальнули из автоматов, потом над площадью взлетела ракета, и все опять стихло. Большаков, помедлив минуту подошел к виновникам переполоха, и Варя протиснулась за ним следом. Это были двое мальчишек лет одиннадцати-двенадцати, чумазые, со спутанными, давно не стриженными головами и худыми, обветренными лицами.

***

Раньше Варваре казалось, что она уже привыкла к войне с ее болью и смертью, что хорошо ее себе представляла и уже познала все ее ужасы. Но то, что рассказывали эти дети, было чудовищно, невероятно, и не укладывалось в ее голове. В городе, где, казалось, не осталось ничего живого за исключением солдат двух армий, которые стремились во что бы то ни стало уничтожить друг друга, в трех кварталах севернее отряда Большакова были люди, женщины и дети.

Мальчишки, представившиеся Сашкой и Васяткой десяти и одиннадцати лет от роду, рассказывали скупо, неохотно. Вернее, рассказывал младший, Васятка. Сашка же в основном молчал с благосклонной снисходительностью старшего.

Сейчас они жили на улице Васильевской – домов там практически не осталось, но сохранились подвалы. В этих подвалах и нашли свое пристанище четырнадцать человек, перебираясь из одного в другой, когда в прежний попадал снаряд. На улицу выходили только ночью и по крайней необходимости. За два месяца городских боев их район много раз переходил из рук в руки, и о том времени, когда его занимали немцы, невозможно было слушать без содрогания.

Но если к боям, бомбежкам, постоянным переселениям