Укушенная - Джордан Стефани Грей

— Ну вот, Уна, — говорит Фауна, выходя без корзины и вытирая руки о пыльный фартук, повязанный вокруг её пышной талии. — А теперь займись этим, пока лорд Дюброу не решил, что нам нужно больше руководства в искусстве работы горничной.

Уходя, Фауна с такой силой захлопывает за собой входную дверь, что стены дрожат. Женщина с медными волосами поворачивается ко мне.

— Я Уна, если ты не заметила. А теперь тебе нужно пойти в ванную и отмыться как никогда в жизни, или мы все будем очень сожалеть, понятно?

— Н-нет. Не совсем, — заикаюсь я, слишком смущённая, чтобы делать что-то ещё, кроме как пялиться на позолоченную раму, которая стала чем-то вроде входа.

Уна, решительно нахмурившись, следит за моим взглядом. Она поправляет свои кудри, с придыханием сдувая их, прежде чем направиться к новой двери.

— Это ванная, девочка. Ты не ударилась головой?

— Но это же…

— Волшебство? — заканчивает она за меня. — Оставшаяся магия фейри превосходит даже наши возможности. Каждый дюйм этого места усеян скрытыми нишами и нераскрытыми уголками. Из-за этого мыть просто невыносимо. Но мыть я должна! Особенно тебя. Ты грязная, и от тебя несёт смертью, — она подходит ко мне и рывком поднимает на ноги. Она толкает меня вперёд, обхватив руками за спину, и проталкивает сквозь картину в сверкающую перламутром ванную.

Я разворачиваюсь и с открытым ртом смотрю на высокий мозаичный потолок, продолжая прижимать гобелен к своему телу. В нетронутом мраморе отражается свет факелов, посреди пола стоит огромная ванна, в которой плещется розовая вода. Окна, обрамлённые морскими ракушками, выходят на… на лес.

Как такое возможно? Как вообще всё это возможно?

Я делаю неуверенный шаг, ноги у меня всё ещё тонкие и хрупкие, и Уна использует это движение, чтобы неделикатно запихнуть меня в ванну. Я приземляюсь с громким всплеском, и сладкая, как сахарная вата, вода попадает мне в рот. Отплёвываясь, я немедленно выныриваю на поверхность, а за мной следует испорченный гобелен. Она с хмурым видом вытаскивает его из ванны.

— У нас есть двадцать минут, чтобы выкупать тебя, вытереть и одеть, — говорит Уна. — Это никак не относится к тому птичьему гнезду, которое ты называешь причёской. Так что либо вымойся, либо сделай одолжение и вырви своё сердце, чтобы хотя бы в одной комнате не было беспорядка.

Я нервно-обеспокоенно кусаю губу, но быстрая, как домашняя муха, Уна оказывается передо мной. Она щёлкает по ней.

— Довольно этого, — она опускает меня под розовые мыльные пузыри на секунду дольше, чем нужно, но, по крайней мере, её хватка не грубая. Она просто крепкая. Это напоминает мне о том, как Селеста заплетала мне волосы перед школой, пытаясь привести в порядок то, что мой отец пытался сделать сам.

Наверное, именно поэтому я не сопротивляюсь. Я скучаю по ней. Я скучаю по дому.

Голос Уны тоже звучит достаточно близко. Сладкий, как мёд, даже когда её слова жалят, как пчёлы.

Я смотрю на неё широко раскрытыми глазами, и ей почти удается улыбнуться.

— Вытрись. Рядом с тобой полотенце. Когда закончишь надевать нижнее белье, я одену тебя. У тебя есть пять минут, — она поспешно покидает картину, оставляя меня одну.

Уединение приветствуется, но длится недолго. Возможно, я многого не понимаю, но я всегда достаточно хорошо разбиралась в людях, чтобы верить Уне на слово. Я натираю кожу блестящим мылом с ароматом лимона, не обращая внимания на мелкие ссадины и порезы, прежде чем смыть пятна засохшей крови. Затем наношу на кожу головы немного клубничного шампуня. Он распутывает мои волосы за считанные секунды. Едва я успеваю поставить бутылочку на стол, как возвращается Уна.

— Одна минута, — рявкает она.

Я вылезаю из ванны, чувствуя себя неуклюжей, когда, дрожа, ступаю на холодный пол. Мышцы налиты свинцом и ноют, они жаждут вернуться в тёплую воду. Тело жаждет сна. Но я не могу сделать ни того, ни другого, поэтому вытираюсь пушистым полотенцем и возвращаюсь в комнату. Уна протягивает мне пару прозрачных белых чулок и тонкую белую сорочку. Я никогда не видела ничего подобного, кроме исторических драм, которые так любит мать Селесты.

— Зачем… зачем ты меня так наряжаешь?

— Например, как? — она наклоняет голову, останавливаясь на полпути между мной и огромным деревянным шкафом.

Я указываю на себя.

— Как на какое-то ритуальное жертвоприношение. Будто собираешься скормить меня демону.

Теперь она улыбается. Её губы растягиваются, обнажая два ряда идеально острых белых зубов. Это необходимое напоминание о том, что она мне не отец, а меня нет дома. Уна — оборотень. Она одна из них.

— Семь Дворов придерживаются своих традиций. Оборотни носят элегантную одежду, чтобы демонстрировать грандиозное богатство. Мы живём в роскоши наших предков. Но… время от времени позволяем современные удобства. Например, сантехника в помещениях была установлена сразу же, как только технология стала доступна нашему народу — за столетия до того, как люди её постигли, заметь. И кондиционирование воздуха, — она указывает на скрытое вентиляционное отверстие в потолке, откуда дует лёгкий, но ледяной ветерок, словно замёрзшие пальцы перебирают мои волосы, а затем распахивает шкаф.

Я хватаюсь за край кровати. Одинокий коготь раздирает постельное белье. Уна вздыхает, но я этого не слышу. Не слышу.

— Нет, — неистовый, кроваво-алый цвет ослепляет на шёлке и кружевах. Он вызывает все ужасные воспоминания за последние несколько дней. — Нет.

Уна поджимает губы.

— Вопрос не в одежде, дорогуша. Ты не сможешь провести обряд в одних чулках.

Моё сердце учащённо бьётся, пока она держит передо мной красное платье. Ещё один коготь вонзается мне в палец. Я задыхаюсь от внезапной боли. Уна опускает платье, её движения дрожат.

— Тебе нужно успокоиться.

Я сгибаюсь пополам. Обхватываю колени, чтобы не упасть. По спине пробегают мурашки от осознания происходящего. Кости скручиваются, словно готовые сломаться. О боже, о боже, о боже. Держи себя в руках, Ванесса. Я пытаюсь сдержать страх, горе, злость и бешенство в своей груди, но не могу собрать их все воедино. Их слишком много. Сейчас мои чувства сильнее, чем когда-либо, когда я была человеком. Они поглощают меня. Я их не понимаю. Я… я их ненавижу. В моём горле опасно вибрирует рычание.

Уна кладёт руку мне на спину, и от её прикосновения у меня по спине пробегают мурашки.

— О, звёзды, — шепчет она. — Мы не можем перекидываться дважды перед ритуалом. Но ты… ты…

Перекидываться.

Я перекидываюсь?

— Любой другой цвет, — шепчу я дрожащими губами. — Пожалуйста. Я не могу это надеть.

Быстрая, как молния,