Её ванильное лето - Оксана Хващевская

— Как дела, Мария Николаевна? Как самочувствие? — поинтересовался мужчина, пребывая в прекрасном расположении духа.

Маша Лигорская, не понимая, что с ней происходит, и нервничая, стала торопливо убирать с лица выбившиеся из прически пряди волос, слыша, как гулко стучит сердце. И чувствуя себя при этом полной дурой. Нет, разве же можно в здравом уме так волноваться и смущаться в присутствии этого человека? Но и справиться с собой не получалось. Не хватало сил.

— Все замечательно. Я прекрасно себя чувствую! — как можно более беззаботно отозвалась Машка.

— Да неужели? А впрочем, почему бы и нет? Организм молодой, крепкий…

— Это ты сейчас о чем?

— О количестве выпитого. И о том, что сегодня по тебе и не скажешь!

— Ты что же, намекаешь, будто вчера я напилась? А ты ведь этого хотел, не правда ли? И все для этого делал. Если бы я пила все, что ты вчера наливал, тогда б, конечно… И вообще, ты сам был вчера пьян…

— Тебе это только показалось.

— Вот уж вряд ли! Кстати, спасибо за цветы!

— Цветы? — с притворным пренебрежением переспросил он, как будто не понял, о чем она говорит. — Ах да, цветы! Пожалуйста!

— Я была удивлена… Признаться, не ожидала от тебя подобного.

— Допустим, я и сам не ожидал от себя такого!

— Вот просто представить не могу тебя собирающим цветы в лугах! — не унималась девушка, давясь смехом.

— Издеваешься, да?

— Нет, нисколько! Просто мне казалось, эти цветы ты должен был подарить моей сестрице! Она их заслужила куда больше!

— С чего бы мне дарить их твоей сестре? — со смехом спросил Сафронов, словно не понимая, к чему она клонит.

— Думаю, ты сам все прекрасно знаешь!

— Ты следишь за мной, да?

— Вот еще! Конечно, нет! Зачем мне следить за тобой? Просто, вернувшись домой и обнаружив запертую дверь, хотела было отправиться к тебе на вышки, но оказалось, что у тебя занято.

— Если ты придешь сегодня, у меня будет свободно! — совершенно серьезно предложил он.

— Спасибо, но после моей сестрицы… — Маша брезгливо сморщила носик.

— Ох, и ведьма же ты, Машка! — засмеялся он, развернулся и, оттолкнувшись от забора, пошел неторопливо обратно, тихо посмеиваясь про себя.

В тот вечер Маша Лигорская вновь встретилась с ребятами на школьном дворе. Парни жгли костер и увлеченно обсуждали набег на сады в соседней деревне. Лето было жарким. А в Гончаровке в каждом дворе ветки ломились от черешни. За ночь можно было оборвать не одно дерево, а потом продать на рынке, в районном центре, выручив за это неплохие деньги. Ребятам предстоящее дельце казалось очень удачным и выгодным, а Машка впервые даже не прислушивалась к тому, о чем так оживленно говорили товарищи.

Она лежала в гамаке, рассеянно вертя в руках случайно сорванный цветок, и думала о Вадиме. Вспоминала его улыбку, и губы невольно растягивались в ответ. Какой же он смешной и веселый! Ему ведь уже за тридцать, а ведет себя как мальчишка! Конечно, он жутко самовлюбленный и кого хочешь может вывести из себя, но его бесспорное обаяние и проникновенный взгляд затмевали все другое. А красиво очерченные губы в обрамлении золотистой щетины… Ах, лучше не думать о них, вспоминая тот поцелуй в полутемном сарае. Ее накрывало горячей волной, стоило лишь подумать о нем, и становилось трудно дышать. Интересно, кого сегодня он потащит к себе на чердак? И как сильно его задел ее отказ? Эти мысли сейчас занимали девушку больше, чем все другие, пусть ей и не хотелось себе в этом признаваться.

— Эй, Машка, а ты чего все время молчишь? Как тебе наш план? И вообще, что ты думаешь об этом? — окликнул Лигорскую Васька, заставляя тем самым вернуться с небес на землю.

— Замечательный план! — отозвалась девушка, по-прежнему имея самое отдаленное представление о том, что задумали ребята.

— Так, значит, заметано? Завтра после обеда летим в Гончаровку в разведку, а ночью приводим план в исполнение?

— Да без проблем! Слетаем. А на чем? — поинтересовалась девушка.

— Что значит «на чем»? На твоем мотоцикле, конечно! Ну и Сашкин драндулет попробуем завести. До Гончаровки он должен дотянуть.

— Нет! — резко ответила Маша и приняла вертикальное положение.

Ребята в недоумении уставились на нее.

— Я разве не говорила вам? Мой мотоцикл не работает. Он забарахлил, и я его не смогла завести. Походу, что-то полетело! — не моргнув глазом соврала девушка.

— Нет, ты нам не говорила! И чего молчала? Мы давно бы разобрались. Блин, вот невезуха! При такой погоде каждый день дорог, черешню ведь и без нас могут оборвать… Ладно, завтра с утра мы будем у тебя! Может, с твоим мотоциклом все не так страшно. Сашка у нас спец в этом деле, разберется! — решительно заявил Андрей.

— Ладно, — только и сказала девушка, оставляя гамак. — Я пойду домой. Как-то мне нехорошо сегодня. Видимо, сказывается вчерашнее…

— Давай! Ты, в самом деле, сегодня какая-то странная!

Было еще не поздно, и в доме бабушки все окна светились. Родственники не спали, и Машка не стала заходить. Миновав двор, девушка завернула за сенцы и забралась по лестнице наверх.

Летняя ночь, окутав все вокруг темно-синим шелком, принесла желанную свежесть. Кругом царила умиротворенная тишина, нарушаемая лишь стрекотом кузнечиков, приглушенным собачьим лаем где-то на другом конце деревни да голосами, доносившимися из дома. Редкая россыпь далеких серебристых звезд украшала чистый темный небосклон. За огородами над рожью плыла полупрозрачная дымка. В воздухе сладко пахло липой, а из леса потоки нагретого за день воздуха приносили аромат смолы и трав.

Ночь целебным бальзамом ложилась на сердце, успокаивая растревоженную душу девушки. Машка сидела на лестнице, вглядываясь в этот бесконечный небосклон, завороженная мерцанием далеких звезд и неведомых миров, потерянных во Вселенной, и сумбурный ход ее мыслей постепенно менял направление, из бурлящего потока превращаясь в тихий ручеек. Каким-то образом все происходящее здесь, в Васильково, стало куда важнее того, чем она жила прежде в Минске. Еще вчера казалось, что это лето и деревня лишь незначительный эпизод в ее жизни и он никаким образом не должен повлиять на ее мечты, планы, ее саму. Но что-то произошло с ней. Отчего и как, Машка сама еще не знала. Что-то проснулось внутри и стало неотъемлемой частью этих мест. А Минск и все, что с ним было связано, стал вдруг таким далеким, ненастоящим, не главным и совершенно нереальным.

Маша Лигорская долго еще сидела на лестнице. Уже и голоса в доме стихли, и свет в окнах погас,