Её ванильное лето - Оксана Хващевская

class="p1">— Так что случилось, Маша? — после некоторого молчания тихо спросил Сафронов. И его голос, прошитый искорками нежности и теплоты, как бархат, почти осязаемо коснулся ее, пробуждая знакомые ощущения, от которых она пыталась сбежать все эти дни. Маше хотелось раствориться в звуках его голоса, раствориться в нем самом…

— Ничего! — поспешно ответила она и вздрогнула, когда поток свежего воздуха сменил душную обездвиженность ночи.

— Из-за ничего ты бы не пустилась, думается мне, во все тяжкие. Мне казалось, бабу Антолю ты хотя бы уважаешь! А тут, наплевав на всех и вся, ты ушла в загул! У тебя неприятности? Или это своеобразный подростковый протест? А может быть, несчастная любовь?

— Говорю тебе: ничего у меня не случилось!

— Маша?

Пальцы мужчины осторожно и нежно коснулись ее волос, ниспадающих на лицо, и стали неторопливо, как бы перебирая, заправлять их за ухо.

— Я не влюбилась в тебя, если ты намекаешь на это! — выпалила девушка.

— Я волнуюсь, не влюбилась ли ты в одного из этих шалопаев, с которыми проводишь все дни напролет!

— А тебе-то что? — улыбнувшись в темноте, спросила девушка. — Ты ревнуешь?

— А почему бы и нет?

— С чего бы это?

— А я никогда и не скрывал своего повышенного интереса к тебе!

— Ага, и еще к десятку других девчонок в Васильково и окрестностях! Ладно, Сафронов, скоро светать начнет, а я жутко устала… Ты случайно не в курсе, дверь не заперли? Окно-то который день моя сестрица закрывает!

Девушка поднялась с лавочки, потянулась, качнулась, с трудом восстановила равновесие и повернулась к мужчине спиной.

— Конечно, заперли! Тебя, как и предыдущие ночи, домой не ждали. Так что можешь присоединиться ко мне!

— Спасибо за приглашение, но лучше уж я на лавочке во дворе прикорну. А там, глядишь, кто-нибудь выйдет в туалет и откроет дверь!

— Да брось, Машка. Обещаю, что приставать не буду! Идем!

На чердаке было тепло и душно. Запах сена и пыли витал в воздухе и щекотал нос. Маша на ощупь отыскала разосланное одеяло и, отодвинув к краю подушку, улеглась. Сафронов, забравшись следом, последовал ее примеру и тоже прилег. На огороде, в кроне старой груши, подала голос птичка и тут же умолкла. Их снова обступила тишина, которую нарушало чуть слышное дыхание…

— Здесь есть чем укрыться, — спустя несколько минут негромко предложил мужчина.

— Мне не надо, — отозвалась Лигорская.

— Как знаешь. Спокойной ночи, — сказал он и вздохнул.

— И тебе!

И снова молчание.

Маша закрыла глаза и тут же их открыла. Вообще-то, она хотела спать и собиралась спать, но сон не шел. Она лежала, нешевелясь и широко распахнутыми глазами смотрела в темноту. Отправившись сюда с Вадимом, Маша была уверена, что позвал он ее на чердак с единственной целью. А она пошла, прекрасно это понимая, потому что сопротивляться и бороться — нет, не с хлещущим через край обаянием его улыбки и взгляда, а с собой — больше не было сил. Тщетно она пыталась все эти несколько дней не думать о нем. Но между ними ничего не происходило. А дыхание мужчины становилось тише, ровнее. Он засыпал…

Потихоньку Машка повернулась к нему лицом, вдохнув запах тела и парфюма. Потом пододвинулась ближе, пока не уткнулась лицом в его плечо. И закрыла глаза, чувствуя тепло кожи, едва сдерживаясь от желания потереться об нее щекой и носиком, коснуться губами, пощекотать ресницами. Сафронов даже не шелохнулся. И она, будучи уверенной, что он спит, осмелев, прижалась щекой к его плечу, прильнула телом к его руке, коснувшись пальцами ладони, и закрыла глаза. И конечно, она даже не предполагала, что Сафронов не спал, а смотрел в темноту и улыбался. Он мог бы сейчас обернуться и заключить Машу в объятия. Он желал этого, но, верный данному слову, сдерживал себя. К тому же не хотел воспользоваться ее нетрезвым состоянием. Зато теперь твердо знал: она чувствует то же, что и он. Их притяжение взаимно, а значит, ничего не сможет ему помешать.

Но не сейчас, не сегодня. Сафронов чувствовал, как расслабляется ее тело, как она засыпает. Стараясь не потревожить, мужчина повернулся на бок… Она пошевелилась, протестуя, что-то забормотала во сне, уткнувшись в его грудь. А он, почти не касаясь ее лица, убрал волосы и коснулся губами щеки — там, где, по его мнению, рождались ямочки, сводившие его с ума.

Глава 12

Машка сидела на табуретке за столом, скрестив ноги по-турецки, и, обхватив обеими руками большую чашку кофе, дула на нее, пытаясь остудить. Пить горячий кофе в такую жару казалось самоубийственным, но без кофе Маша не могла. Взлохмаченные волосы, которых сегодня еще не касалась расческа, обрамляли ее лицо. Короткие шорты в мелкий цветочек из-за длинной растянутой футболки с широкой горловиной были почти не видны. Зато на всеобщее обозрение выставлялась татуировка на плече и стройные загорелые ножки.

Сидя с самым независимым видом, сонная и неумытая, она старательно не обращала внимания на возню родственников, сновавших по дому. Оказывается, сегодня все собирались уезжать. Все важные дела в доме были переделаны, огород прополот, юбилей отмечен, все перестирано, черничное варенье сварено. Родные увиделись, пообщались и, вволю насладившись деревенской жизнью, засобирались домой. Все, кроме Маши Лигорской.

Нет, не то чтобы девушка хотела уезжать, да и не собиралась она пока в Минск, но то, что ей даже не предложили, больно задевало. Она привыкла к деревенской вольной жизни, и вместе с тем Минск оставался ее родным городом, поэтому, наблюдая все эти сборы, она затосковала. Интересно, как долго собирается мама наказывать ее и удерживать вдали от дома? Или она решила, что младшая дочь навечно здесь поселилась? Ведь даже баба Антоля уезжала погостить к ним в Минск, а заодно пройтись по врачам, а значит, следующие несколько дней она, Машка, оставалась здесь одна.

— Маша, я надеюсь, после нашего отъезда ты не уйдешь в загул и все здесь будет в порядке? — наконец обратилась к ней Вера Михайловна.

— Не могу обещать, это уж как карта ляжет! — отозвалась дочь.

— Впрочем, Сафронов ведь тоже остается. Я надеюсь, хоть он присмотрит за порядком. На тебя, конечно, надежды мало!

— Ну, ясное дело! — съязвила Маша. — А почему Сафронов не уезжает? Мне кажется, он загостился, — безразличным и совершенно обыденным тоном произнесла девушка, не желая выдать своей заинтересованности. А сердце при этом дрогнуло в груди и забилось часто-часто…

— Он, по-видимому, не торопится домой! Говорит, нравится здесь. В любом случае это хорошо. Впереди сенокос, да и