Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

Макс

Я всегда любил собак, хотя у меня никогда их не было, ведь это казалось неплохим решением для единственного ребенка вечно занятых и не очень стремящихся проводить с ним время родителей. Я постоянно приставал к ним с просьбами подарить мне собачку, но они вечно находили веские аргументы для отказа: я не буду ею заниматься, собака нанесет в дом грязи, это очень дорого (ха!), и самый веский — что они будут делать, когда она мне надоест? Я устал повторять, что не надоест, но они не верили. Я действительно часто менял увлечения, но с собакой все было бы по-другому: ведь я бы ее любил. Это очередное доказательство того, что мои родители никогда меня не понимали.

У Флоранс был кот. Когда я пришел к ней в первый раз, этот кот лежал на спинке дивана. Он с серьезным видом наблюдал, как я захожу в комнату. Кот был красавцем — рыжий с зелеными глазами. Флоранс подошла к нему и погладила.

— Тебе не кажется, что он похож на тебя? — спросила она улыбаясь.

Я смотрел на кота, прижимавшегося к ней, мурчащего от удовольствия, — я рассчитывал так же приласкать Флоранс в самом ближайшем будущем.

— Я не рыжий, — возразил я по привычке.

Я тоже подошел к коту и попытался погладить его, как это делала Флоранс. Но получил совершенно иную реакцию. Кот весь напрягся и заорал так, будто увидел ходячего мертвеца. Он выгнул спину и ускакал куда-то вглубь квартиры, где спрятался в каком-то укромном углу, о существовании которых обычно знают только коты.

— Какой-то он у тебя не слишком общительный, — заметил я Флоранс раздраженным тоном.

— Странно. Обычно он, наоборот, пристает ко всем.

Но все осталось без изменений. Потом, каждый раз как приходил к ней, я всячески старался обаять ее кота. Поначалу я действительно хотел получить немножко кошачьей любви, но потом мне стало обидно, что я оказался единственным человеком, которого кот не принимал. Вдобавок я не очень привык к тому, что мне говорят «нет», а кот заявил мне категорическое «нет».

Однажды вечером мы смотрели у нее «Нетфликс», и пушистик решил улечься между нами. Как только я сделал вид, будто хочу его приласкать, он мгновенно рванул прятаться куда-то под диван, в панике теряя клочья шерсти. Я только вздохнул от отчаяния. Флоранс улыбнулась:

— Не принимай близко к сердцу. Он мне напоминает тебя.

— Не могу сказать, что польщен…

— Почему?

— Да это не кот, а чума какая-то.

— Он не чума, просто разборчив в своих предпочтениях.

Она посмотрела на меня своими огромными красивыми глазами, и я понял, что она хотела мне что-то сказать. Это было в самом начале наших отношений, мы до сих пор не признались друг другу в любви, и я знал, что слова жгут ей губы. Она продолжала смотреть на меня в ожидании. Но в тот момент я еще не был готов. Вместо признаний клюнул ее в лоб, стараясь вложить в поцелуй всю мою привязанность вместо отсутствовавшей любви. Но этого не хватило. Фло высвободилась из моих объятий и прибавила с той едкостью, которую только она умела вкладывать в свои слова:

— Мой кот никакая не чума. Он тебя бесит только потому, что ты ему не нравишься, потому что в этот раз кто-то выбрал не тебя.

Кам

На следующий день после барбекю у Валери я решила сесть в машину и отправиться куда глаза глядят, просто ехать и ехать. Диссертация меня бесит, работа бесит, Макс тоже, и в конце концов я самой себе стала противна. От себя сбежать трудно. Самым близким к побегу мне показалось просто сесть за руль, никого не предупреждая, не планируя ни направление, ни время возвращения; к тому же это было еще и не очень дорого. Конечно, я бы с удовольствием отправилась загорать на Бали, но не все могут позволить себе стильный современный побег.

Дорога меня успокаивает. Может быть, потому что, когда я была маленькой, папа возил меня гулять на старом пикапе вдоль берега озера: если я плакала и меня никак было не успокоить, помогало только это. А после смерти мамы эти прогулки стали нашим общим ритуалом: моим, сестры и папы. В воскресенье после полудня мы усаживались на единственном сиденье в его «Форде» 1985 года и ехали куда глаза глядят. Папа находил по радио музыку кантри, старую и нежную мелодию, Джона Денвера или Кенни Роджерса, и мы подпевали, путая слова, но зная точно, что музыка рассказывает о проселочной дороге, ведущей далеко-далеко, и о любви как в книжках. Мы ехали вперед, чтобы забыть, что однажды придется вернуться. Мы почти не говорили друг с другом, иногда просто молчали. Мы существовали здесь и сейчас, и этого было достаточно.

Но в конце концов моей сестре все это надоело. Хоть она и была младше, но повзрослела быстрее. Годам к тринадцати-четырнадцати она уже предпочитала походы на пляж с друзьями, в кино с мальчиками, сигареты и коктейли с местными знаменитостями. Да вообще — неважно, чем она занималась, главное, что это никак не касалось ни меня, ни папы. Папа старался изо всех сил, несмотря на трудности общения с дочерью, переживавшей подростковый кризис и выросшей без матери. Я долго обижалась на сестру за то, что она нас бросила, как будто мы не были достаточно хороши для нее. До меня долго доходило, что дружба была ее способом защититься от страха потерять однажды и нас. Моя сестра растрачивала себя на иллюзорные дружеские и любовные связи потому, что боялась сильно привязываться к кому-то одному. Впрочем, она продолжает это делать. Трудно заполнить пустоту, когда ты не очень понимаешь, что вместо нее было изначально.

У меня на самом деле подросткового кризиса не было, только легкая эмо-фаза с большим количество Blink 182 и Linkin Park и лето с жгуче-черными волосами, делавшими меня похожей на Мортишу Аддамс, только не очень секси. Я никогда, в отличие от сестры, не пыталась заполнить пустоту; я знала, что это такое и что заполнить ее невозможно. У меня все было грустнее, но одновременно и проще. Дороги, папы и нежного ненавязчивого бренчания акустической гитары на фоне мне было вполне достаточно.

Иногда я спрашиваю себя, что было бы, если бы моя мама не умерла. Было бы мне проще доверять миру, была бы я готова безоглядно