Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

смеялись до слез в доме моего детства. Я давно не чувствовала себя такой счастливой. Поздно вечером папа, слегка покачиваясь, отправился спать, а мы с Максом устроили на полу гнездо из подушек и одеял, усевшись возле камина. Снаружи снег падал огромными хлопьями, внутри было тепло-тепло (я имею в виду не только внутри дома).

Макс назначил сам себя хранителем огня и поддерживал его со всей серьезностью.

— Ну, от холода мы вряд ли умрем, — иронично прокомментировала я его усилия.

— Я думаю, что вполне мог бы жить в лесу.

— Но в лесу у тебя бы не было сухих дров, газет и камина.

Он поворошил еще немного большое полено кочергой, сдвигая его под идеальным углом, и повалился на подушки рядом со мной.

— Ты такая жестокая, — бросил он мне.

Я привстала на подушках.

— Чего?

— Зачем ты всякий раз пытаешься ударить побольнее?

Я ненавижу, когда он так делает — отвечает вопросом на вопрос. Но этим вечером он таки застал меня врасплох. Я не ожидала, что разговор обретет столь… серьезное направление.

— Что ты этим хочешь сказать?

— Я пытаюсь понять, почему ты стараешься быть такой непрошибаемой. Я же знаю, что ты намного мягче, чем пытаешься казаться.

Он положил палец на то место, где мое сердце громко билось под свитером и кожей. И слегка нажал.

— Я не знаю, — призналась я.

Можно было бы ответить как-нибудь саркастически, пошутить, но то, как он смотрел на меня, отбило всякую охоту сопротивляться.

— Я не знаю, откуда это взялось, я даже не знаю, когда стала такой. Я думаю, что в один прекрасный день так мне стало легче…

— Легче?

Макс раскрыл объятия, и я прижалась к нему. Это было совершенно естественно, как отдаться на волю речных вод после долгих попыток плыть против течения. Я чувствовала, как его пальцы скользят вдоль моего позвоночника. Это слегка сбивало с толку, но я готова была говорить всю ночь, если бы это заставило Макса продолжать.

— Я думаю, уязвимость порождала боль, я бессознательно решила, что суровой быть лучше. Что только те, кому я точно могу доверять, увидят мою нежную натуру. Проблема в том, что я порой забываю, что существуют люди, с которыми мне не нужно быть начеку.

— Хм-м-м.

Я пыталась понять, что за узоры он рисует пальцами у меня на спине, но не получалось. Они были похожи на самого Макса: непредсказуемые, меняющиеся. Я на секунду закрыла глаза — огонь камина освещал комнату; запах горящих дров смешивался с запахом Макса, сидевшего совсем рядом, и моя голова кружилась от этого восхитительного ощущения.

— Хм-м-м? Ты бываешь гораздо разговорчивее.

— Я спрашивал себя, не забыла ли ты, что пора уже прекратить защищаться. Возможно, ты скорее боишься того, что кто-то, кому ты доверяешь, тебя бросит.

Я потеряла дар речи, услышав эти совершенно очевидные слова. Макс продолжил, помедлив:

— Кам, ты знаешь, некоторые люди и не собираются тебя бросать. Я, к примеру.

— Прекрасно, что ты так думаешь, но ты же не можешь знать заранее. Моя мама точно не планировала меня бросать.

Он вздохнул, давление его пальцев усилилось.

— Это да, конечно. Но до тех пор, пока это будет в моей власти, я не уйду.

— Почему?

— Потому. С тобой все иначе.

Я повернулась к нему, болезненно вывернув шею, чтобы увидеть его лицо — я не могла пропустить его реакцию на то, что собиралась ответить.

— Да. Но так ведь было всегда?

Он посмотрел мне в глаза так, будто увидел что-то драгоценное. Звучит глуповато, но это именно то, что я почувствовала.

— Да.

Я поняла, что он сейчас меня поцелует. Догадаться об этом довольно просто благодаря физиологическим сигналам: губы чуть приоткрываются, веки закрывают глаза, не до конца, но достаточно, чтобы примериться, сердце начинает биться быстрее. Я говорю о значимых поцелуях, не просто чмоки в баре. Я говорю о поцелуях, которых давно ждешь.

Для нас момент назрел. Более чем.

Но этот момент оказался самым подходящим и для электричества, которое внезапно решило вернуться ослепительной вспышкой яркого света, разрушившей атмосферу близости. Мы засмеялись, поскольку это было и вправду смешно. Мы не поцеловались. Но тело осталось в состоянии готовности. И душа тоже.

Макс

Уже почти год прошел с того дня, вскоре после Рождества, когда я почти завоевал Кам. Ну то есть на самом деле, типа как я прижимаю тебя к двери, срываю всю одежду, ласкаю, пока ты не осознаешь, что это то, о чем ты мечтаешь всей душой. Я понимаю, что все это звучит как мантра сексуального маньяка, но это совсем другое. Я чувствовал, что если наконец осмелюсь, если слегка надавлю, она сдастся. Что она хотела того же, но инициатива должна была исходить от меня. У меня никогда не было проблем с первым шагом с другими девушками. К тому же я начал замечать, что в моей жизни вырисовывалась некая закономерность: стоило мне сблизиться с моими пассиями, как интерес к ним у меня немедленно пропадал. Флоранс была исключением, правда, и с ней я не был полностью поглощен отношениями. Кам же была терра инкогнита, и я ждал подходящего момента, я ждал собственной уверенности, я ждал… на самом деле я даже и не помню точно, чего я ждал, я просто почувствовал, что мне надоело все время ждать.

Я провалил сближение с Кам в пятницу вечером — мы сидели в маленькой пивнушке с Матье и его девушкой Катрин. Кам — напротив меня, Матье наискосок, а Катрин рядом. Мы пили по второй кружке. Атмосфера стала расслабленной, мы шутили и много смеялись. Я то и дело посматривал на Кам и чувствовал себя уверенным, готовым к действиям. Я собирался проводить ее домой, а там найти удобный момент и признаться. Но если бы я знал, что меня ждет!

Все случилось слишком быстро. Мэт рассказывал какую-то историю, что-то весьма драматичное — он всегда любил драмы, — и вдруг Катрин прервала его восклицанием:

— Ксавье!

Мы все одновременно повернулись к высокому брюнету, входившему в бар. Он вертел головой в поисках голоса, который его позвал, и просиял, увидев Катрин. Он подошел к нашему столику, пожал руку Мэту, поцеловал Кэт. Мы с Кам получили по сердечному кивку. Мы быстро поняли, что это был брат Катрин, и она пригласила его присоединиться к нам. Он взял стул и подсел на другом конце стола, сразу заняв очень много места — не столько своими высказываниями, сколько вообще своим присутствием. Он вообще