Аллегория радужной форели - Мари-Кристин Шартье

промок по дороге на работу утром, и теперь меня мучает озноб — он не пройдет, пока я не приму горячий душ вечером. Я обещаю себе стоять под кипятком часа полтора как минимум.

Я никогда не понимал тех, кто любит осень. Ну да, шуршащие листья, ну да, яркие цвета. Однако вот что важно: листья становятся такого цвета, потому что умирают. Это не красиво, это трагично. Окей, есть в начале осени две недели, когда пейзаж окрашивается в красный и оранжевый, но разве потом осень не превращается в «Пятьдесят оттенков серого»? И что ее версия «Пятидесяти оттенков серого» — не шикарный том с иллюстрациями, а скорее дешевая книжонка в мягкой обложке?

Осень превращает меня в зануду.

Я доедаю обед прямо в кабинете, я забыл заказать десерт, меня слегка подташнивает от жизни в целом. В кармане вибрирует телефон — это звонит моя мать. По шкале того, чего я хотел бы сейчас меньше всего, ее звонок занимает одно из призовых мест, прямо сразу за аневризмой. И это я еще не погрузился до упора в свою сезонную депрессию, а то шкалу пришлось бы пересмотреть.

Ну это хотя бы не отец. С матерью мне немного проще, хотя у меня нет настроения говорить сегодня и с ней. Правда, звонит она очень редко, поэтому я отвечаю, вдруг случилось что-то и вправду серьезное — у меня еще сохранилось некое подобие совести.

— Алло.

— Алло, Максим, это твоя мама.

— Я потрясен.

Моя мать вечно забывает, что я знаю, кто звонит. Для женщины, настолько одержимой вечной молодостью, это поразительно — как она умудряется до сих пор не научиться обращаться со смартфоном.

— Ох ты. Как твои дела?

Я действительно удивлен. Обычно она переходит к цели звонка без предисловий. Похоже, ей нужно попросить меня о чем-то важном.

— Чего ты хочешь?

— Разве мать не может позвонить сыну, просто чтобы узнать, как у него дела?

— Другая мать может. Но не ты.

— Ты не очень-то любезен.

— Знаю, но я совершенно не изменился со времени нашей последней встречи.

Мелодраматический вздох. Или она так сдерживает улыбку? Наверное, это просто мое воображение. Все что угодно, чтобы скрасить мой день.

— Твоему отцу собираются вручить награду медицинского общества.

— Какой герой.

— Максим…

— Хорошо, не буду. Что ты конкретно хочешь от меня? Поздравительное письмо? Телефонный звонок? Я готов к переговорам.

— Твое присутствие.

Я вздрагиваю.

— Ты многовато просишь.

— Максим, это же твой отец, для него эта награда очень важна, он гордится ею.

— Вот именно, зачем же портить это прекрасное событие присутствием кого-то, кем он точно не гордится?

— Твой отец тобой гордится.

— Послушай, я ведь уже достаточно взрослый? Не пора ли нам прекратить врать друг другу? Кажется, я уже довольно давно перестал верить в Санта-Клауса.

— Ты ошибаешься насчет папы. Он просто не показывает своих эмоций.

— Вау, наконец-то ты открыла мне страшную тайну!

— Максим!

— Ладно… Хорошо, я приду. Когда, куда? В трениках можно?

— Не в эту субботу, в следующую. В замке Фронтенак, и в тренировочных штанах приходить не стоит. Пиджак, галстук, ты же умеешь одеться прилично, если захочешь. И, пожалуйста, возьми с собой Камиллу.

Я потрясен. И нервничаю. Не потому, что не хочу, чтобы Камилла пошла со мной, просто это мне напоминает о наших с ней непростых отношениях; я и так стараюсь не думать о ней каждую минуту…

— Зачем? Она же не моя девушка, ты же знаешь?

— Конечно, знаю, но так все увидят, что у тебя красивая молодая спутница. И к тому же ты с ней ведешь себя приличнее.

— Она делает меня душным?

— Она тебя успокаивает.

— Я ей передам, она будет довольна.

— Так ты ее приведешь?

— Я ее приглашу. Камилла, в отличие от некоторых других женщин, поступает так, как сама считает правильным.

Тишина. Я чувствую, что перегнул палку, и мне жаль, что я не смог сдержаться.

— Это не очень красиво с твоей стороны.

— Согласен, я понял это сразу же.

Я не прошу прощения. Конечно, надо бы, но она и так хочет сегодня слишком многого. И она это прекрасно знает.

— Ладно. Тогда мы вас ждем в восемнадцать тридцать.

— Я постараюсь сделать так, чтобы это были «мы».

— До встречи.

И она вешает трубку. Я отодвигаю еду и скрежещу зубами — есть мне больше не хочется. Смотрю мрачно в окно — дождь усилился, у меня встреча с отцом через две недели. И к тому же мне надо еще как-то уговорить Камиллу пойти со мной.

В такие дни жизнь кажется почти ужасной.

Кам

Дважды мы с Максом были на грани — второй раз, когда он снова проводил Рождество у меня в Альме. Его родители в тот год отбыли на Багамы (если не ошибаюсь). Я призналась Максу, что согласилась бы на его месте потерпеть неудобства, включая и его родителей, если бы это позволило мне позагорать несколько дней в роскошном отеле «все включено». Он возразил, что выслушивать в течение недели нытье папаши по поводу ужасного ассортимента шведского стола и неудобств в огромном люксе не стоит всех шикарных пляжей мира. Мы поспорили о том, как правильно загорать, и я пригласила его вновь к моему папе. Папа наверняка был счастлив, я тоже, Макс был счастлив… что касается его родителей, они вряд ли были в восторге, но тем хуже для них.

Между папой и Максом еще с прошлого Рождества завязалась крепкая дружба — они подписались друг на друга в соцсетях, в моей ленте то и дело мелькали видео глубоководной рыбалки, где они отмечали друг друга. Поэтому в этот раз у меня не было никаких сомнений по поводу приглашения Макса к нам домой, разве что я чувствовала себя немного лишней в процессе обсуждения достоинств пресноводных рыб.

Выходные прошли так же приятно, как и в прошлом году, даже лучше. Папа пригласил Макса покататься на снегоходах, и я, увидев их сборы, поняла, что в определенном возрасте уже не Санта-Клаус будит в мужчине ребенка, а просто перспектива быстро-быстро запрыгнуть в машину, которая делает врум-врум.

В последний день перед тем, как мы должны были возвращаться в город, началась ужасная буря, снежная буря из тех, что заваливают снегом все вокруг так, что кажется, отныне в магазин по соседству можно будет добираться только на лыжах. Электричество вырубилось, вечером мы ели при свечах и пили красное вино, пока щеки и губы не стали красными. Мы с папой и Максом