Американка - Хэдди Гудрич

— История прекрасная.

— Ага, значит, я ошибся насчет тебя. Ты все-таки из тех, кому нравятся сильные истории. Ты точно в классический лицей ходишь? — В третий раз он взял меня за руку, но теперь сжал ее, и я почувствовала буквально все: тропическую влажность его ладони, экзотическую силу его пальцев — и остро осознала, насколько мала моя ладонь. — Пойдем со мной. — Он повел меня к массивной лестнице в глубине зала. Раффаэле шел медленно, как будто не хотел разбудить мертвецов и навлечь на нас их вечный гнев. По дороге к лестнице он шептал мне: — Куча народу, которые ходили по замку ночью, слышали пугающие голоса, от которых кровь стыла в жилах.

— И что же они говорили, эти голоса? — Я тоже перешла на шепот, а тем временем мы поднялись по первым ступенькам.

— Ну, трудно разобрать. Были стоны боли, жуткий смех, а иногда даже…

Раффаэле издал оглушающий вопль. Всего несколько секунд, но крик наполнил комнату до краев и опустошил от воздуха мою грудную клетку, из которой вырвался жалобный писк. Я вцепилась в руку Раффаэле со всей силой ужаса, в который он меня так жестоко поверг. Он засмеялся.

— Ты что, совсем спятил? Я чуть не упала.

Раффаэле тщетно пытался сдержать хохот. Взрыв его радости, неспособность сдержаться не оскорбила, а передалась мне. Может, дело тут было в облегчении после испуга или в удачной шутке. Вскоре мы хохотали в полутьме как сумасшедшие.

— Но признайся, тебе понравилось.

— Да, немного.

— Отличное место, чтобы сыграть свадьбу, да?

Лестница завершилась арочной дверью. Раффаэле повернул ручку — заперто. Он надавил на ручку, на этот раз с силой, налег на деревянную дверь весом своего большого тела, но тщетно.

— Ну и ладно, пошли назад, — предложила я. — Помнишь, как отсюда выйти?

Он не ответил, у него были свои счеты с дверью, которая не хотела уступать ему ни миллиметра. Раффаэле дергал ручку, ругался на диалекте, пинал дверь. Удивительно, но эта вспышка ярости не произвела на меня большого впечатления, настолько мне было интересно, почему он так злится. Что же там за этой дверью? Что он так хотел мне показать? Я была почти уверена, что я не первая девушка, которую он привел сюда, но моего любопытства это не уменьшило. Чем больше он ругался и толкал дверь, тем сильнее была моя жажда узнать, что же за ней находится. Меня это даже немного пугало. Я хотела, чтобы Раффаэле победил эту несчастную дверь, чтобы он разбил ее на мелкие кусочки, как трухлявый пень.

Вдруг он остановился и сказал мне, тяжело дыша:

— Дай те штуки, что у тебя в волосах были.

— Уши?

— Да нет! Заколки, шпильки, как вы там эту хрень называете?

— И зачем они тебе?

— Давай их сюда. Сейчас покажу.

Я достала заколки из кармана. Раффаэле умело их согнул и сделал две металлические буквы: большую «L» и что-то вроде маленькой «q». Своими большими руками он вставил бывшие заколки в замок, одну за другой. Раффаэле действовал с осторожностью копающегося в розетке электрика. Но аварийное освещение на лестнице было слабым, Раффаэле приходилось действовать почти на ощупь, и он начал ругаться — все грязнее и грязнее. Через какое-то время он выпрямился, чтобы успокоиться и, может, вернуть себе немного достоинства.

— Без света сложнее, — попытался оправдаться он. — Это как найти точку G, когда трахаешься в темноте. Приходится все делать на ощупь. — Он попробовал открыть дверь снова. Кажется, метафора ему помогла — Раффаэле снова чуть с нажимом повернул свой ключ из заколок в замке… Раздалось долгожданное «клик» — дверь сдалась.

До того как распахнуть дверь, Раффаэле вернул мне импровизированные отмычки. Я не сердилась за бесповоротно испорченные заколки, не обиделась на грубости, на приказы, которые он отдавал, даже не обращаясь ко мне по имени. Я тоже ни разу не назвала его Раффаэле. Может, потому что мы познакомились всего полчаса назад — или полтора, я потеряла счет времени. А может, потому что среди этих грубых стен, в которых обитали грешники прошлого, хорошие манеры и изысканная речь исчезли с той легкостью, с которой терялось ощущение времени. Между нами установилась вневременная и почти анонимная близость. Здесь мы были не отдельными личностями, каждый со своим именем, происхождением и языком, а просто мужчиной и женщиной как они есть.

* * *

За дверью открылся темный проход, где не было даже аварийных огней. Мы двинулись вперед на ощупь и натыкались друг на друга в слабом свете, льющемся из зарешеченного окна. Дошли до винтовой лестницы, аккуратно спустились по замысловатым ступеням. Нам точно не следовало здесь находиться. Но куда бы мы ни шли — может, прямо вверх в небо, — у меня было такое чувство, что назад пути нет и что мы идем по единственно возможной дороге. Поэтому, когда на лестничном пролете мы оказались перед второй дверью, на сей раз новой и металлической, я с болью поняла, что вечер закончился, и я никогда не увижу, какие еще сюрпризы этот незнакомец приготовил для меня. Однако дверь медленно открылась, и мы окунулись в ночь, полную ярких огней и пронизывающей сырости.

— Эту дверь на ключ можно не закрывать, — сказал Раффаэле, и я снова увидела его улыбающееся лицо. — Сюда и самый ловкий ниндзя не залезет. Ни Брюс Ли, ни Гонконг.

Мы стояли на крепостной стене, которая отходила под прямым углом от башни замка. Внизу горели огни вечеринки, откуда мы давно ушли. Музыка и смех доносились до нас издалека, словно из-под стеклянного купола. Мы двинулись по узкому проходу, держась руками за холодные камни ограды. Я посмотрела вниз и сразу поняла, что это было ошибкой. Справа каскадом спускалась вниз оливковая роща. Пушистые кроны ее близко посаженных деревьев были похожи на измятую постель, которая с легкостью подхватила бы тебя, если в нее упасть. А вот слева находилась головокружительная пропасть.

— Тут проходила старая граница города. Так говорят, по крайней мере. Раньше стена вела прямо к морю, где соединялась с другой башней.

И правда, череда ступенек плавно спускалась к порту. Множество огней освещали судоверфь, пирсы тянулись в черный залив, словно щупальца гигантского ненасытного кальмара, который бдит и освещает ночь оранжево-персиковым цветом. Но вот стена закончилась, и ее край навис над пустотой. Мы остановились. Казалось, мы стоим на носу корабля, невидимые волны вот-вот потопят