Ночной скандал - Аннабел Брайант

Глава 14

Карета тронулась, но Мэтью даже не оглянулся. Решив покинуть Лейтон-Хаус с первыми лучами солнца, он не стал спускаться к завтраку, а поел в своей комнате. Им овладело странное чувство, которому он не находил объяснения. Оно точило его, пытаясь найти выход вовне. Вот Уиттингем и решил, что лучше всего будет вернуться в Лондон, не вполне понимая природу своего беспокойства. Что это было — сожаление или, может быть, предостережение? Карета катила по гравию подъездной аллеи, и стоило ему опустить бархатную шторку, как окружающий мир исчез. Так прогоняют неприятное воспоминание. Сидевший напротив графа Коггз был громогласен и говорлив, как всегда.

— Не надо отчаиваться, милорд. — Коггз развалился в углу кареты, готовясь к дальнему переезду. — Никто не мог предвидеть, каким печальным окажется итог этой авантюры, в которую мы ринулись очертя голову.

Мэтью беспокойно заерзал на подбитом конским волосом сиденье с невозмутимым — или так ему казалось — выражением лица. Неужели Коггз что-то заподозрил? Камердинер был человеком проницательным и охотно озвучивал свое мнение — чаще всего почерпнутое из домашних сплетен. Преданный слуга никогда не действовал во вред хозяину и собирал сведения в надежде ему помочь. Бывало, однако, что он нес сентиментальную чушь, которую Мэтью для себя определял как «затычка в мозгу». В целом, никогда нельзя было угадать, что предложит Коггз в данный конкретный момент. Вот ведь человек-загадка!

— Ты полагаешь? — Ему бы прикусить язык, чтобы избежать дальнейшего словесного извержения, но нет. — А я доволен своим визитом.

— Вот и ладно. А что, нога ваша больше не болит?

— Сейчас нет, зато голова раскалывается, — буркнул Мэтью и дотронулся до кармана пальто, где лежала баночка. «Вот умница!» Имбирная мазь! Каждый раз, пользуясь ее мазью, он будет вспоминать Теодосию. А мазь и вправду принесла облегчение ноющему колену, когда он вчера вечером отходил ко сну. Заодно заставила вспомнить ту сцену в библиотеке. Не умел Мэтью объяснить резоны собственного поведения с той самой минуты, когда увидел Теодосию, и до последней томительной мысли о ней, когда покидал их поместье. Необыкновенная женщина. Загадка, да еще прехорошенькая. Впрочем, какое ему до нее дело. Возникшее вдруг покровительственное настроение и желание внести хоть немного счастья в ее одинокое существование можно было приписать только врожденному стремлению мужчины помогать слабым и несчастным.

— Леди Лейтон — очень необычная женщина.

— Думаешь? — Он надеялся, что Коггз услышит в его голосе неодобрение.

— Благородным дамам обычно нравится вышивать, малевать акварельки да заигрывать с мужчинами.

— Не всем.

— Может быть, однако я не встречал в Лондоне ни одной, чтобы предпочитала гибридные растения да раненых животных вечеринкам и светским сборищам.

— Вероятно, тебе стоит почаще выбираться из Лондона.

Коггз, казалось, удивился:

— Я просто озвучиваю очевидное.

«Боже, помоги мне».

«В Теодосии есть нечто редкое, необычайное, и дело не только в ее прекрасных серых глазах и пытливом уме. Лондон задушил бы ее; сокрушил бы ее дух и внушил мысль, будто все ее исключительные и восхитительные качества — всего лишь ошибка природы. Как и поступили те глупые девицы в пансионе».

— А вот леди Честер — совершенно другое дело, и говоря о вашем предстоящем бракосочетании…

— Коггз, ничего еще не решено. — Уиттингем раздраженно фыркнул.

— Вы ограничили свой круг общения одной-единственной леди, вот я и предположил.

— Предположил! Вот уж порок праздных умов и пустоголовых людей. — Мэтью пронзил камердинера многозначительным взглядом, подкрепляющим весомость своих слов.

— Это кажется естественном ходом событий и закономерным итогом ухаживания за леди, — настаивал Коггз. — Кроме того, не хотите же вы оказаться одиноким в пожилые годы.

— Мои пожилые годы — не твое дело. — Мэтью не смог удержаться от насмешки. — Оставь свой нос при себе и не суй его в чужие дела, особенно мои.

— Но как же не удивляться необычному, — возразил камердинер. — Я вот думаю: как это леди Лейтон сумела в конце концов вас заинтриговать?

Разумеется, слуга уже перешел все границы. Но разве он сам не позволил Коггзу думать, что ему все сойдет с рук? За долгие годы их отношения хозяина и слуги приобрели скорее характер дружбы. Коггз был свидетелем его борьбы; какие уж тут формальности. Чертово увечье и непредсказуемая боль делали его слабым и уязвимым, заставляя полагаться на помощь окружающих, иногда в самых простых и даже унизительных делах. Боль, в худшем своем проявлении, становилась крюком для его плоти, истощая и ослабляя тело и душу. Мэтью научился предотвращать такие приступы, стараясь поменьше двигаться, однако бывали случаи, когда он временно превращался в лежачего больного, и в такие дни именно Коггз был рядом.

Уиттингем едва не выругался, злясь на собственную уязвимость. Но слуга-то не виноват. Его увечье и характер их отношений внушали слуге уверенность в своем положении, поэтому Коггз мог позволить себе и непрошенный совет, и откровенное мнение.

Однако Мэтью не следует терять душевное спокойствие или самообладание в этом разговоре.

— Леди Лейтон — не твоя печаль и не моя. Мы не успели еще выехать из поместья, и я не желаю провести дальнюю дорогу за критикой твоих наспех состряпанных теорий. — Он смерил камердинера строгим взглядом, предлагая тому закрыть рот хотя бы на время.

— Я только хотел сказать, что женщины питают определенные надежды. Вы не можете…

Карета остановилась так резко, что и они оба едва не повалились на пол. Мэтью стукнул в потолок, и Джордж незамедлительно спустился с козел и распахнул дверцу кареты.

— Милорд, всего несколько минут задержки. Дерево свалилось и почти перегородило дорогу. Остался узенький проезд, двоим не разъехаться. А впереди скачет джентльмен, верхом, и я хочу его пропустить, чтобы потом спокойно маневрировать.

— Отличное решение, Джордж. Спасибо.

Вдалеке уже слышался громовой топот копыт. Однако всадник по мере приближения перешел на рысь. Охваченный любопытством, Мэтью схватил трость и вышел из кареты. Будет хорошо размять ноги, а еще лучше — сбежать от Коггза с его далеко идущими предположениями.

Не далее двадцати шагов от того места, где он стоял, лежал сгнивший ствол граба, загромождая левую половину дороги. Вдали показался одинокий всадник. Замедлив бег своего коня, джентльмен тем не менее, не стал дожидаться, пока скакун остановится, и грациозно соскользнул с седла, уверенно приземлившись на ноги. Мэтью едва не выругался, наблюдая за ловким незнакомцем, возложив вину за свое дурное настроение на камердинера. За его спиной уже стоял Джордж. Завязался разговор.

— Уиттингем. — Мэтью протянул незнакомцу руку в знак