Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

чисто, пахнет жареным луком и сдобными булками. У старшего жандарма комиссара Жерве торчат седые волоски из-под манжет. Он кажется Ляле старым мужчиной, и это успокаивает её: она обыкновенно нравится старым людям, ибо производит эффект послушного и скромного дитяти. Старые люди хвалят её, превыше всего вознося в юности боязливое скудоумие и раболепие, выставляют самих себя глупцами и самодовольно оставляют её в покое, так никогда и не узнав, что повстречали Лялю Гавриловну. Хорошие дитяти не имеют имён и характеров: только добродетели и подхалимство.

– Эспран Ляля, где вы были нынче утром?

– Утром я пошла на курсы, Мсьё комиссар. Я курсистка, Мсьё.

– В котором часу начинаются ваши курсы, мадемуазель Эспран?

– В девятом.

– Где вы проживаете, мадемуазель?

– В Латинском квартале, в жилом доме таком-то.

– И сегодня вы отправились на курсы прямо из дома?

Это был сложный вопрос. Нет, я отправилась на курсы из дома поэта Никитина? Но формально Ляля Гавриловна всё же пошла на учёбу именно из своего дома, куда успела зайти до курсов.

– Да, Мсьё комиссар, я позавтракала у себя дома и пошла на курсы.

– А где вы были до того?

Сердце у Ляли Гавриловны сильно застучало. Стало быть, комиссар знает. Но от кого? О Боже, а вдруг жандармерия с самого допроса в Школе следила за домом Никитина?

– Вы имеете в виду, где была до завтрака?

– Именно это я и имел в виду, мадемуазель. Где вы были ещё раньше?

Комиссар спокоен. Он тянется к бювару, листает бумаги, умакивает перо в добротную чернильницу, промокает написанное. Кажется, он совсем не сердится на Лялю. Но, как и прежде с Никитиным, Ляля Гавриловна ощущает себя в тесной одёжке чужой воли: комиссар явно принимает её не за того, кем она сама себя считает. За кого же?

– Я была в гостях у русских поэтов, чьи стихи читаю с отрочества. Это в Пасси.

– Значит, в Пасси, – значительно произносит комиссар и захлопывает бювар.

Ляля самой кожей чувствует, как комиссар считает её бог знает кем. Не её, а его ответы вскипают у неё на губах. Она внутренне борется с торжеством тучной враждебной воли комиссара, прогоняя слова, ожидаемые им, и подыскивая те, о каковые, наскочив, затупится серп французской гильотины.

– У кого же в Пасси, мадемуазель?

– У поэта Никитина, Мсьё комиссар.

– Почему же ваш выбор пал на него, мадемуазель Эспран?

– Мсьё Никитин – знаменитый русский поэт, Мсьё комиссар. Он… из того же города, что и я, из Петербурга. Для меня большая честь встретить этого Мсьё в Париже.

– На заре, мадемуазель Эспран?

Стало быть, меня видели выходившей из дома в Пасси, мелькает у Ляли. Кто? Жандармы-соглядатаи? Но были ещё извозчики, и курильня, и кучер с часиками… Нет, он не пойдёт в полицию – по крайней мере, не с такими же часиками… А доктор Конфежу? Только если к нему постучали и потребовали признание.

– Да, Мсьё комиссар, ибо позже у меня курсы, а встречаться с господами вечером мне кажется неприличным. Я ведь живу без родителей, Мсьё комиссар, и некому постоять за меня. И я всегда встаю очень рано, так как учусь и работаю тут, в Париже.

– И о чём вы говорили с этим Мсьё, уважаемым вами с отрочества?

– О, я заметила, что он так и не почтил нашу Русскую школу своим присутствием, тогда как другие господа читали у нас лекции. Мсьё Бальмонт, например, давеча прочёл о Льве Толстом, вы, наверное, слышали… Я просила Мсьё Никитина оказать нам честь и читать у нас лекции. Я изучаю литературу и филологию, Мсьё комиссар.

Вместо внутренностей у Ляли Гавриловны под кожей бурлят пузырьки. Разве почти всё, сказанное ею, не правда? Но почему тогда оно кажется ей ложью? Вероятно, виной тому весомое присутствие комиссара, своим мнением и домыслами гнетущее её собственное я, мутящее её собственные правду и ложь.

– А вы ни с кем больше не встречались у поэта Никитина?

– Он живёт не один, если вы об этом. Там… там были некоторые другие люди, да.

– Например, там был Мсьё Развалов?

Ляля Гавриловна чувствует в комиссаре если не торжество, то хотя бы удовлетворение. Все её объяснения, очевидно, ничего для него не значат – значимо лишь её пребывание в том доме, а он об этом и так уже узнал. Чего он хочет? Ляля не сомневается, что комиссар – враг Развалову.

– Да, он… сосед Мсьё Никитина. Многие русские поэты бывают в Пасси.

– Мадемуазель Эспран! Ляля… Послушайте меня. Я гожусь вам в отцы, но свою дочь я не отпускаю по ночам в Пасси к поэтам, даже к знаменитым. Понимаете, о чём я? Вы говорите, что пришли на заре к Мсьё Никитину. Bien, ваши отношения с этим Мсьё – ваше личное дело… Но, мадемуазель, вас видели ещё раньше, когда вы прибыли в экипаже с Мсьё Разваловым! А теперь скажите мне ясно и правдиво, где вы встретили Мсьё Развалова прошлой ночью и что свело вас с ним?

Вот тебе и bien. Не всё то bien, что блестит. Был bien, да весь вышел.

– О, вы об этом. Я случайно встретила Мсьё Развалова по дороге к дому Мсьё Никитина. Я думаю, что он… он пострадал от рук каких-то злых людей. Бедный Мсьё Развалов… он еле дышал и не мог сам дойти домой. Его обокрали! Как христианка, я взяла его в экипаж и… довезла его до дома. Там Мсьё Никитин сам обо всём позаботился, а я вернулась к себе домой и пошла на курсы, вот и всё.

– Хм, занятно. Обокрали, говорите вы? И как вы это поняли? Был он избит или что?

– Да, чуть не до смерти, и у него украли его дорогие часики! Мне сразу указал на это Мсьё Никитин. Какое злодейство, мне просто не верится! Ради каких-то часиков так замучить уважаемого человека…

– Хм, презанятно. Говорил с вами Развалов?

– Нет, Мсьё комиссар, только стонал, христианке больно это слышать… И его карманы – они были вывернуты! – (Она показывает это на себе, взмахнув руками.) – Такое злодейство, и с таким уважаемым человеком…

– А вы сами изволите хорошо знать Мсьё Развалова? Так же, гхм, хорошо, как и Никитина?

– О нет, к сожалению, совсем не хорошо. Мы не были представлены. Эти господа – знаменитые поэты в России, а я всего лишь курсистка, Мсьё. Не думаю, что они больно обращают внимание на таких, как я…

Вести этот разговор, думает Ляля, – всё равно что плескаться в помоях. Плотно