Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

опутанный ветками, как бежала из дома, как Чубарка весело резвилась, второй молодости радуясь. Но все эти вспышки памяти перебилось одним – лицом Стрижака. Глаза его небесного цвета, улыбка, как хмурился он, ее слова слушая, как злился, что не хочет по его воле сделать, и как усмехнулся, узнав, что просит его к князю отвести, усмехнулся как-то не просто… а гадливо, что ли.

Милава вздрогнула открыла глаза. Вся жизнь пронеслась за короткое время, а может, и не короткое: вода почти остыла. Она пошевелилась.

Нельга стояла с большим белым покрывалом в руках. Милава вылезла и завернулась в чистую ткань. На лавке она нашла свежую рубаху, навершник, чулки. Когда она оделась, то поняла, что походит на такую же жрицу, как и Нельга. Даже волосы распущены, как у нее. Милава руками принялась разбирать пряди. Без гребешка не справиться будет.

Нельга вернулась и отвела ее обратно в комнату с жаровней и шкурами на стенах. Поставила ее посередине, отошла на пару шагов. качнула головой.

– Как же ты на мать похожа!

Сердце Милавы пропустило один удар, а потом и второй.

– Ты матушку мою знала?

– О! Еще как! – Нельга вздохнула. – Сестра же она мне.

Глава 32. Чаша богини

Горячая вода, как скребком, счистила грязь с кожи и черноту с души. Распаренная, сытая, в чистой одежде, Милава мелкими глоточками пила пахучий отвар с привкусом мёда, душицы, шиповника. Женщина напротив, если сильно не присматриваться, так сильно походила на мать, что на короткий миг Милава перенеслась в те благие дни, что были они вместе, и была любовь, защита, покой.

Нельга поставила свою чашу на стол.

– Умила, мать твоя, сестра не по крови мне. Но жили мы вместе чуть не с рождения, в одной зыбке качались, одну мать сосали. И была та женщина ни одной из нас не родной. Понимаешь ли?

Милава покачала головой. Нет. Только сейчас она вдруг осознала, что про родичей со стороны матери ничего не знает. Не говорили в их семье об этом. Даже когда матушки не стало, отец ни разу не вспомнил о них. Ведь должны у матери быть какие-то родичи, даже если родители умерли. Сестры, братья, хоть кто-то. Нет. Да и мать никогда про свою семью не говорила. Вот у отца, Будивоя, вуй со стрыем и дети их жили кто где, по разным селениям Семидольским. Порой в гости заезжали или сам Будивой к ним ездил, несколько раз дочерей брал. Милава хоть и плохо, но помнила эту долгую дорогу, незнакомые места, избы, такие же, как в Прибытково, но всё ж чуть иные. Людей, шумные застолья, гуляния, песни и пляски. Кажется, то свадьба кого-то из родичей была. Но всё это отцово, а вот у матушки никого не было. Сирота. Так она говорила, и голос её при этом звучал глухо, глаза тускнели, складка у рта резче делалась. Милаву такие изменения лица у матери пугали, и она приучилась не спрашивать, не бередить душу её вопросами. А потом уж и поздно стало, и узнать не у кого, откуда мать в Прибытково явилась, где Будивой её увидел, почему решил в жены взять.

Да нет, отец матушку любил. Красивая она была, но не яркой красой, что ярко горит и быстро отцветает, а спокойной, чистой, что до старости на лице хранится. Вот как у Нельги, например. Хоть и видно, что не молода жрица, а на лицо смотреть и любоваться можно, и чем дольше смотришь, тем красивее оно в твоих глазах делается. С матушкой так же было. Милава порой смотрела, как работает мать над вышивкой, и глаз от лица её оторвать не могла, оно светилось и с каждым стежком всё прекраснее делалось.

– Слышала ль ты что Йяге? – спросила Нельга так, словно про соседа на дальних выселках. Милава уставилась на неё и нерешительно кивнула. – А что слышала? Что ворует детей и в печь сует? Потом косточки обгладывает?

– Это все знают, – робко улыбнулась девушка. – Живёт в лесу, в избушке на курьих ногах, на частоколе черепа, и в глазницах уголья горят.

Нельга покивала головой, улыбнулась.

– Страшные сказки, чтоб дети без спроса из дома не уходили. А ведь когда-то Йягинь в деревнях с почетом встречали, в лучшем доме селили, пирогами и медовухой угощали.

– Йягинь? Их разве много было?

– Йяга одна, а Йягинь, дочерей её, много. Ходили они по Белу свету, искали сирот, таких, что совсем-совсем без родных остались. У кого ни близких, ни дальних родичей нет, и кого община отдать готова была.

– Йяге сами детей отдавали? – ахнула Милава, представив, какой то был ужас. – На съедение?

Нельга хотела усмехнуться, но губы непроизвольно в тонкую ниточку сжались.

– Вот все вы, люди, готовы верить во что угодно, только не в правду. Потому что правда горька и неудобна, а лжа красива и приятна. Забирали сироток дочери Йяги на воспитание, выкармливали, пестовали, учили. Девочки становились жрицами при святилище богини-матери, древней, как сам мир. Из мальчиков воины вырастали, такие, что не было им равных на земле. Защищали они свою землю и земли тех, кто богиню о помощи просил. Один витязь Йогинич ста богатырей стоил. Так что люди сироток богине с радостью отдавали, потому что такие поселения у богини особой милостью пользовались. А бывало, что и дети, уже взрослыми, в родные места возвращались и силой и умениями своими людям служили.

Милава думала, лоб терла. Не вязалось в ней новое знание. Всё, что слышала ранее, о другом говорило. Хотя матушка, что сказок множество знала, да таких, что никто более не знал, никогда про Йягу не поминала, ни злом, ни добром. Про ведьму из леса это она уже позже услышала, когда матушки не стало. Ох, как пугали её эти истории, как боялась она потом, как пряталась под одеялом всю ночь, вздрагивая от шорохов, думая, что идёт к её ложу старуха с длинным носом, стучит по полу костяной ногой.

– Не понимаю, – жалобно глянула она на жрицу, – как такое может быть? Добрая она, выходит, была?

Нельга усмехнулась.

– Почему была? Боги не умирают, просто уходят, когда люди в них веру теряют. Пришли иные боги, старым места не стало. Йяга стара, ровесница нашего мира, вместе с Родом его из яйца создавала. Дети и внуки её – те, кому вы сейчас требы на капища носите. Но богиня не в обиде. Мудра и знает, всему своё время. Мы, последние из