Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

Под конец ели встали плотной стеной, скрыли свет, пришлось колкие лапы раздвигать и протискиваться, отцепляя подол от иголок. Она выбралась на поляну и застыла, прижав руки к груди.

Перед ней стоял человек в длинном плаще до самой земли и низко надвинутом капюшоне. В левой, высоко поднятой руке – светильник, в правой блестит изогнутое лезвие серпа.

– Здравствуй, доченька, – сказал человек, опуская руку. – Давно жду, вот зажгла путеводный огонь, чтобы ты мимо не прошла.

– Кто ты? – пролепетала Милава, не сводя глаз с острого серпа.

– Сама не догадаешься? – в голосе послышалась насмешка.

– Неужто?.. – Имя грозной богини губы отказались произнести вслух, лишь беззвучно шепнули: – Морена?

Человек дёрнул головой, капюшон упал за спину. Женщина! То была женщина. Длинные тёмные волосы обрамляли её лицо с двух сторон, глаза в сумерках казались бездонными, как небо в беззвёздную ночь.

– Морена лишь поручает мне доносить до смертных её волю. Нельга я, служительница богини. Идём, дитя, я укрою тебя и дам приют. Не бойся, Морена зла тебе не желает, а вот увидеться с тобой давно хотела.

Глава 30. Почти пропавший

Путь, казавшийся поначалу вполне лёгким, вывел Стрижака к болоту. Он взял левее, думая обогнуть его по краю, но солнце перевалило половину пути, а провести ночь в этой мокроти не хотелось, и он решился. Срубил прочную палку и ступил на мягкий мох. Ничего, любое болото рано или поздно кончается. Похожее болотце и возле Семидола имелось, по осени они там на утиц и гусей охотились. Это болото побольше будет, но сколь хватало глаз, Стрижак видел лишь мох и тонкие трепещущие на ветру осинки и берёзки, не похоже, чтоб тут слишком топко было.

Он шёл, щупая траву перед собой сперва палкой, потом ногой осторожно. Вскоре он заметил торчащие тут и там слеги и понял, что он не первый этим путём идёт, кто-то слегами уже безопасный путь отметил.

Ему даже захотелось прибавить шагу, несмотря на то, что ноги всё сильнее проваливались в мох, и ямка тут же заполнялась водой. Ничего, сапоги добротные, а к комарам, которые зло гудели вокруг, он привык. Ещё повезло, что дождей давно не было. Седмицы три, если он не ошибается. Иначе ему бы тут не пройти было, а так… Но тут же подумалось, что засуха совсем некстати. Если посевы на корню засохнут, неурожай случится. А ещё пожарами отсутствие дождей грозит. Выгорят леса, а там и поля займутся. Бояре скажут, это от того, что род Доброславичей ослабел, помянут отца его Премислава и мать Любораду, которой боги кудесных сил не дали, а через то беда в Семидол пришла.

Он так задумался, что не заметил, как вышел к зелёной лужайке. Трава сочная, зелёная, так бы и повалялся на ней. Шагах в двадцати луг оканчивался десятком деревцев, а за ними уже вновь лес начинался. Ага, прошёл болото, значит. Стрижак утёр пот, убил очередного злого кровопийцу на щеке.

В нескольких шагах от мхов в траве виднелся знак – слега. Свою жердину Стрижак сунул под мышку и смело шагнул вперёд. Трава под ногами разошлась в стороны, и он ухнул в холодную воду. Бойцовская выучка не подвела, он успел упасть грудью на жердину, это не позволило ему уйти в воду с головой, ещё он раскинул руки по сторонам, постарался не шевелиться.

Чаруса! Мог бы стукнуть себя по глупой башке. Как можно было не признать коварную трясину, притворяющуюся лужком? И слежина, что в траве торчала, вовсе не знаком была, а единственным, что от того бедняги осталось, кто тут до него пройти пытался.

Отяжелевшие сапоги тянули вниз, Стрижак не стал сучить ногами, пытаясь скинуть обувку. Трясине только того и надо было, чтобы жертва начала трепыхаться, приближая конец. Медленно поворачивая голову, он осмотрелся. Чужая слега была не так далеко, но едва он потянулся к ней, болото булькнуло, и он чуть съехал со спасительной жердины и оказался в болоте уже не по грудь, а по плечи.

– Врёшь, не возьмёшь, – прорычал он. – Нет такого болота, что меня схряпать сможет.

Перед его лицом вздулся и лопнул пузырь, обдав мелкими вонючими брызгами. Трясина смеялась и никуда не торопилась. Куда ж глупый человечек от неё теперь денется?

Как Стрижак ни храбрился, но в положение он попал более чем отчаянное.

– Вот же дурак я какой! Поделом же! Полез в болото, не зная броду! Впредь наука будет скудоумному. Хоть бы леший какой вылез, я б с ним договорился. Аль кикимора.

Разговор с самим собой немного отвлекал его от неизбежного понимания, что жизни его, кажется, пришёл бесславный конец. Нет ничего глупее для воина, чем утонуть в болоте.

– Эй! – крикнул Стрижак, впрочем, без всякой надежды, что кто-то услышит. – Эй, есть там живая душа какая? – Он прислушался. Нет, никого, и добавил: – Ну, может, и не живая. Любая сойдёт.

Изо всех сил он старался держать голову повыше, чтобы вода не попала в рот, но мерзкая жижа уже залезла в уши, сделав лесные звуки гулкими и нездешними, поэтому отдалённый треск показался ему раскатным громом. Стрижак впился глазами в тот край болота, где качали ветками тонкие деревца. Там что-то мелькало. Идёт кто? Такой же бедолага, как он, забрёл в это гиблое место?

– Эй! – подал он голос, отплевался от воды, что успел хлебнуть. – Постой!

Звуки прекратились, а меж деревьев показалась косматая голова и глаза. Большие, крупные. Стрижак проморгался, сдул с глаз намокшие волосы. Лошадь? Это точно была лошадь с длинной спутанной гривой. Она вытянула шею и смотрела на человека, почти полностью ушедшего в воду, внимательно и даже с любопытством. В зубах лошади что-то белело, какая-то тряпка. Но где же всадник? Или лошадь тут сама по себе бродит?

Не очень-то уместные мысли бродили в голове княжьего окольничего на пороге смерти. Животину, видно, привлекла сочная трава. Сейчас шагнёт и тоже провалится.

– Стой! Тпру! – крикнул Стрижак. Лошадь замерла. – Эх, умела б ты говорить, рассказала бы людям, что случилось со мной, – обратился он к лошади. – Матушка не узнает, и то горько мне. Пуще всего же горше, что Милава тоже не узнает, ни о смерти моей, ни о том, что дороже всего мне на белом свете была.

Уши лошади шевельнулись, она прислушалась к человеческому голосу, сделала шаг вперёд.

– Стой! – прохрипел Стрижак. – Трясина тут. Утонешь. Незачем вдвоём пропадать. Эх, мне б одну из