Хозяйка молодильных яблок - Иви Тару

Она очень боялась погони. Знала, что среди ватажников немало умелых охотников, те её следы быстро найдут. Тем более что неслась она по лесу сперва, не разбирая дороги. Там на след на мокрой траве оставила, тут веточку надломила, там волосок из косы в кустах застрял.

Слух у Милавы всегда хороший был, она и тихий шёпот могла различить, а уж грубые мужские переклики и подавно. Искали её уже. Цепью разошлись и идут, всматриваясь в землю. Они сильнее, выносливее, а у неё уже сил мало, ей бы присесть, отдохнуть, но как?

Всё же она прислонилась к раздвоенной берёзе, подумала, может, на дерево повыше залезть, но сама же эту мысль и отвергла. Надо бежать. Горыня велел вслед солнцу идти, обещал погоню от неё увести. Можно ли верить ему? А почему нельзя? Зачем сперва помогать ей бежать, потом ловить? А вдруг бортник решил перед купцом выслужиться? Ему деньги как раз нужны, если на Елесе жениться собрался. Велезара такого жениха не одобрит, с неё станется и приданого дочь лишить.

В сердце её поднялось жгучее, чёрное – злое. Давно накопленное, да выхода не имевшее. Ох, и попадись ей сейчас кто – так бы и налетела, в глаза вцепилась, лицо расцарапала, пусть и били бы её за то смертным боем. Берёзка зашумела, ветви нагнулись, обняли Милаву со всех сторон, зашептали:

– Ш-ш-ш-ш… Ш-ш-ш-ш… – успокаивали, утешали.

Милава утёрлась рукавом, носом шмыгнула, вдохнула терпкий берёзовый дух. Так он ей о доме напомнил, о чердаке, где веники хранились, подвешенные к притолоке, о баньке на берегу. И о яблоньке матушкиной, что ждёт её в отеческом саду, в которую она вернуться обещала.

– Спасибо, родная, – она погладила берёзку по стволу. Белые ошмётки коры трепыхались по ветру.

Поднялись ветки, выпуская Милаву из объятий, одна только из них задержалась, по голове прошлась, по плечам, спине, зацепилась за ленту в косе и выдернула её прочь, забрала с собой повыше. Не дотянуться, не допрыгнуть.

Сперва Милаве стало страшно, теперь купцовы люди на её след точно выйдут, но так мягки были объятия дерева, что не хотелось верить, что и берёза её предаст. Она поклонилась дереву и быстро пошла дальше.

Крона берёзы качалась на ветру, сильный порыв сдернул ленту, понёс её далеко и в другую сторону, от той, куда ушла девушка.

Милава этого уже не увидела, но зато скоро ленту нашли ватажники и побежали, надеясь быстро настичь беглянку. Горыня заметил у раздвоенной берёзы примятую траву и еле видный след, уходящий от неё в сторону заката, но указывать на то никому не стал. Понял, что Милава всё правильно делает, значит, не найдут её, да и он поможет. Он протиснулся к старшему ватажнику и ткнул рукой в куст.

– Вон ветки сломаны, туда она побегла, колотишкина жизнь!

Ватажник глянул, ну, похоже, что так, хотя, может, след и не человеческий, а кабаний, но не проверишь, не узнаешь. Они двинулись дальше, всё больше отдаляясь от Милавы, которая вскоре перестала слышать голоса за спиной и перешла на шаг, потому что сердце её уже чуть не выпрыгнуло из груди.

***

Радость избавления от алчного купца сменилась тревогой. Этот лес она не знала. Поначалу он ещё походил на тот, что возле Прибытково рос. Светлый, с осинками и ясенями, с орешником и малинниками. Этот же постепенно мрачнел, осинки и берёзки сменились елями с тяжёлыми лапами, под которыми можно было даже спрятаться от непогоды, если придётся. Муравейники в полчеловеческого роста попадались там и тут. Этим букашкам здесь раздолье, видно, что люди сюда не хаживали муравьиный едкий сок добывать, который от разных болезней весьма полезен бывает.

Трава под ногами сменилась на ковёр из сухой хвои. Шишки лежали густым слоем. Где-то в кронах стрекотали сороки. Милава шла и шла. Подобрала толстую палку, с ней ей было чуть спокойнее. Хоть и понимала, что если зверь какой выскочит, никакая палка ей не поможет.

Несколько раз она порывалась повернуть обратно. Вдруг там уже устали её искать, да уплыли себе дальше. Постояла, пытаясь понять, откуда пришла. Солнце ещё стояло высоко и даже подмигивало сквозь ветви, подбадривало. Но стоило Милаве всё же повернуть, как ей казалось, обратно, как она понимала, что идёт не туда. Не было на её пути этого ручейка и поваленных бурей замшелых стволов. Заблудилась!

Ох, и страшно же ей стало. Куда идти, в какую сторону? Может, этот лес и за неделю не пройдёшь? Батюшка сказывал, что вокруг Семидола леса дремучие стоят и болота гибельные лежат. Но оставаться на месте тоже не выход. До того как ночь наступит, надо ночлег найти, хоть какой, а то ведь и утра можно не увидеть.

Теперь солнце словно в насмешку бежало по небу шустрым зайцем. Всё темнее и темнее в лесу делалось, а подходящего дерева Милаве не попадалось. На ель не залезть, больно колючи. Другие деревья все малы стояли, не давали им ели света для роста.

Она уж из сил выбилась, присела на поваленный ствол, сжала зубы, чтоб не плакать. Знала, стоит начать жалеть себя, так и не остановиться будет. Сколько раз она обиды от мачехи терпела, да и от отца случалось, так что умела вида не показывать, улыбаться, когда сердце плачет, а душа ноет. Сейчас тоже не сдастся.

Милава смотрела вдаль, прикидывала путь. Вот сейчас встанет и вон туда двинется, там деревья как-то так растут, словно дорожка намечена. Пригляделась, а ведь и правда, слабый след на земле имелся. Нечасто этой тропкой ходили, но ходили же! Значит, там или жильё есть, или, может, заимка охотничья. Милава вскочила и почти побежала, торопясь найти пристанище до темна.

Когда впереди затеплился еле видный огонёк, она даже остановилась, руку к груди приложила, так сильно сердце застучало. Свет! Там свет! Нечисть огней не жжёт, значит, люди там живут.

И тут же ей вспомнились разбойники у реки, которых она побила. Те тоже в лесу обретались. Вот выйдет сейчас к ватаге лесных татей и… Милава перекинула косу на грудь и сильно дёрнула. Боль немного притупила страх. Ничего, она просто сперва посмотрит. Осторожно и незаметно.

Огонёк, несмотря на то, что шла она быстро, всё не приближался, Милава опять испугалась. Не водит ли её лесная нечисть, светит болотными гнилушками? Убежав в лес, она и думать забыла лесного хозяина приветить. Не до того было.

Ели становились всё гуще, всё плотнее обступали, будто двигались к ней. Тропку