Сны с чёрного хода 2 - Алексей Небоходов

Москва. Город изменился. Он был не таким, каким запомнился ей в прошлом. Казалось, что сама ткань времени сгустилась, вобрав в себя десятилетия пропаганды, технологических достижений и жесточайшей дисциплины.

Терракотовые фасады зданий, отполированные до идеального блеска, тянулись вдоль широких проспектов, над которыми возвышались экраны, транслирующие бесконечные лозунги. Они сменяли друг друга с математической точностью, отмеряя время, подобно гигантским курантам. «Один народ, одна партия, один Разум», «Свобода – это осознанная необходимость», «План есть воля государства» – призывы неслись с экранов ровным, негромким голосом, словно не требовали реакции, а лишь подтверждали порядок вещей.

На улицах не было привычного шума. Люди двигались быстрыми, уверенными шагами, без ненужных остановок, без суеты. Потоки пешеходов были организованы, словно кровеносная система живого организма, ни один человек не отклонялся от заданного маршрута, не нарушал ритма. Вдоль дорог курсировали элегантные чёрные автомобили, каждый из которых двигался с выверенной скоростью. Никаких пробок, никаких хаотичных манёвров – только идеальный порядок.

Среди прочих зданий выделялось монументальное сооружение Министерства Единства – серый гранит, высокий шпиль, венчаемый красной звездой. Флаг СССР развевался под управляемыми потоками воздуха, создавая впечатление постоянного движения, даже если ветер в этот день был неподвижен. Чуть дальше, среди ряда административных зданий, возвышался Дом Советской Воли – штаб Госсовести, возглавляемой Антоном. Это было одно из тех мест, куда никто не заходил без приглашения, но каждый знал, что его присутствие ощущается во всём, начиная от статей в газетах и заканчивая самим устройством жизни.

Лия едва слышно вздохнула, отводя взгляд от окна. Этот город был слишком гладким, слишком идеальным, в нём не было ни спонтанности, ни случайности, только безупречный порядок, заданный кем—то наверху.

Машина проехала через центр и свернула к зданию Союза писателей. Архитектурный ансамбль был величественным – монументальные колонны, облицованные чёрным мрамором, просторные лестничные пролёты, ведущие к массивным дверям с бронзовыми барельефами, изображающими ключевые фигуры советской литературы. В самом центре возвышалась скульптура, установленная относительно недавно, но уже вошедшая в привычный городской пейзаж. На пьедестале стояла фигура Анатолия Чубайса, выполненная в строгом, классическом стиле. В одной руке он держал книгу, в другой – документ с партийной печатью. Внизу высечены слова: «Писатель формирует сознание народа. Сознание народа формирует его судьбу».

Автомобиль мягко остановился перед входом. Дверь открылась автоматически, и Лия, не задерживаясь, вышла. Внутри Союза писателей было тихо. Здесь всегда царила атмосфера концентрации, словно стены сами по себе впитывали в себя важность происходящего. Работники проходили мимо, не отрываясь от папок с документами или экранов коммуникаторов. На лицах ни следа усталости, ни намёка на рассеянность, только сосредоточенность и ясность, присущие тем, кто знает свою задачу.

Лия прошла через холл, минуя гравированные на стенах цитаты из фундаментальных произведений советской литературы. «Идеология – это воля, выраженная в слове», «Писатель должен знать путь, по которому идёт страна».

Она поднялась на второй этаж, где находился её кабинет. Просторное помещение, строгое, без лишних деталей, но с безупречным вкусом. Рабочий стол, несколько стеллажей с книгами, экран, встроенный в стену, мягкий свет, приглушённый, но достаточно яркий для работы. Здесь не было ничего лишнего, но всё располагало к сосредоточенной деятельности.

Она только собиралась пройти к своему столу, когда её взгляд зацепился за фигуру в приёмной. Александр сидел в кресле, ожидая её, и, встретив её взгляд, медленно поднялся.

Лия закрыла дверь кабинета и повернулась к нему. Он стоял в нескольких шагах от неё, лицо было спокойным, но внимательным. В этом мире он не знал о её путешествиях во времени, не подозревал о существовании иных реальностей, не догадывался, кем они были друг для друга там, где прошлое не подчинялось системе.

Она сделала шаг вперёд, и он, не раздумывая, притянул её к себе. Их губы встретились, и всё вокруг потеряло значение – строгие стены, идеологически выверенные документы, необходимость играть свою роль. В этом мгновении не существовало ничего, кроме жара его тела, прикосновения его пальцев, силы его рук. В его поцелуе было нетерпение, желание, но не знание, не осознание того, что они были вместе уже бесчисленное множество раз – в других жизнях, в других мирах.

Александр первым прервал поцелуй, но не отстранился. Он медленно провёл рукой по её щеке, его взгляд стал серьёзным.

– Нам нужно быть осторожнее, – сказал он.

Лия попыталась отдышаться, сосредоточиться на его словах.

– Здесь даже думать опасно, – продолжил он, – система следит за всеми. Любое отклонение, любое сомнение, любой шаг в сторону – и тебя могут не просто удалить, а стереть.

Лия отвела взгляд, её дыхание всё ещё было прерывистым.

– Я знаю, – ответила она.

– Ты не понимаешь, – Александр качнул головой. – Всё идёт к тому, что даже самые преданные перестанут быть нужны.

Она посмотрела на него.

– Что именно ты хочешь сказать? – Лия посмотрела на него пристально, пытаясь уловить смысл в его словах, но в выражении его лица читалась только усталость.

Александр глубоко вдохнул, будто готовясь озвучить нечто, что долго носил в себе, но до сих пор не мог высказать вслух.

– Чубайс намерен передать всю власть Советскому Разуму, – сказал он, отчётливо выделяя каждое слово, словно сам пытался осознать их значимость.

Лия почувствовала, как в ней зарождается тревога. Она напряглась, инстинктивно выпрямившись в кресле.

– Но он и так контролирует систему. Разве этого недостаточно? – её голос был ровным, но внутри всё сжималось.

– Нет, пока Советский Разум – лишь инструмент, – голос Александра стал тише, но в нём звучала напряжённость. – Пока ещё сохраняется партия, пока остаются люди, которые принимают решения. Но если Чубайс осуществит задуманное до конца, даже высшая партийная элита утратит власть. Они больше не будут править, а станут всего лишь машинами, исполняющими предписания алгоритма.

Лия закрыла глаза, её сознание судорожно пыталось осмыслить сказанное. Мысль о том, что даже Политбюро – эта вечная крепость советского государства – исчезнет, казалась невозможной.

– Ты хочешь сказать, что руководство страны перестанет существовать? – она произнесла это почти шёпотом.

– Исчезнет, – подтвердил Александр. – Политбюро останется номинально, но это будет уже не власть. Только оболочка, картинка для народа. Настоящими хозяевами станут системы управления, а решения примет не человек, а машина.

Лия обхватила себя руками, ощущая, как холод пробежал по телу. Всё в этом мире уже казалось слишком правильным, слишком продуманным, слишком механизированным. Неужели и люди скоро станут просто винтиками, не способными на самостоятельные поступки?

– Это невозможно… – негромко произнесла она, но слова прозвучали неуверенно.

Александр усмехнулся – горько, почти обречённо:

– Ты уверена? Разве ты не видишь, что всё идёт к этому? –