Стареющая жена генерала дракона - Кристина Юрьевна Юраш

густым, как будто мы оказались в центре урагана. Но Анталь продолжал сидеть, не сводя глаз с матери, и его рука всё так же мягко поглаживала мою.

— Значит так. Если Джолин не хочет, чтобы с её отцом случилось что-то ужасное… — голос её стал тише, но в нём проскользнула злая нотка, — она перепишет на нас поместье. И вы его освободите! К сожалению, нам некуда идти! После того, как мой муж не пустил нас даже на порог и подал на развод. Твой дорогой папочка сказал, что знать нас не желает. Меня! Его законную жену! Знать не желает! И свою младшую дочь! Дочь!!!

— Ты… — прошептала я, едва сдерживая дрожь в голосе. — Ты угрожаешь моему отцу?

Мои слова прозвучали тихо, но в них сквозила сталь. Я не боялась, нет. Я была в ярости, охваченная отвращением и недоумением.

Я смотрела на неё.

На свою мать.

Которая торгует жизнью моего отца, как будто он — фишка в её грязной игре.

— Ты пришла сюда, — продолжила я, пытаясь придать своему голосу твердость, — и угрожаешь человеку, который тебя кормил, одевал, любил?

Мать посмотрела на меня с вызовом, её глаза горели злобой. Её лицо исказилось гримасой ненависти, и я увидела в ней нечто новое, нечто тёмное, что никогда раньше не замечала.

— Он слаб! — внезапно выкрикнула она, её голос эхом разнёсся по комнате. — Он стар! Он ни на что не способен! Он не способен был вытащить нашу семью из бедности, чтобы нам не пришлось унижаться в чужом доме!

Её слова ранили меня, как нож. Я почувствовала, как внутри всё сжалось от боли и разочарования. Как она могла так говорить о моем отце? О человеке, который всегда был добр к ней, несмотря на все её выходки и капризы?

— Слаб? — повторила я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно. — Слаб? Ты называешь его слабым? Да он — самый сильный человек, которого я знаю! Он всегда был рядом, когда мне нужна была помощь. Он поддерживал меня, когда никто другой не хотел. Даже родная мать!

Я дёрнулась вперёд, понимая, что сейчас папе угрожает смертельная опасность. Но Анталь мягко удержал меня.

“Всё хорошо. С твоим папой ничего не случится. Я обещаю! К нему приставлена охрана”, — шепнул он. И только эти слова заставили меня успокоиться. Я поверила. И сжала руку любимого так, словно хотела этим жестом сказать: “Береги папу! Я прошу тебя! Умоляю!”.

— Ваш супруг правильно поступил. Я бы на его месте поступил бы так же, — заметил Анталь, обращаясь к моей матери. — От нас вы что хотите, госпожа Портланд?

— Как что? Поместье! Которое принадлежит мне по праву! Я в нём родилась! Я в нём выросла!

— Как иронично, — произнёс Анталь, не сводя с неё взгляда. — Здесь вы и умрёте. Тётушка Элизабет! Ваш выход!

Глава 74

Я даже не успела понять, что он сказал.

То ли это была шутка.

То ли угроза.

То ли призыв.

И тут воздух в столовой изменился. Он стал холодным, но не ледяным, а пронизывающим до костей. Это был холод, исходящий изнутри, словно душа вспомнила, что когда-то знала, каково это — замёрзнуть до самых глубин. Пламя в камине вспыхнуло ярко-синим, и его свет резанул глаза, как лезвие ножа. Свечи на люстре затрепетали, как будто их коснулось невидимое дыхание.

Из угла, из тени между старинным шкафом и тяжёлой портьерой, появилась она. Тётушка Элизабет.

Она не выглядела призраком из сказки. Её фигура была чёткой и ясной, как будто она просто вышла из прошлого, не потревожив ни пылинки.

На ней было то же чёрное платье, в котором она лежала в гробу. Оно облегало её стройную фигуру, как вторая кожа, и казалось, что ткань впитала в себя все её страдания и боль. Седые волосы, некогда мягкие и блестящие, были собраны в тугой узел на затылке. Этот узел напоминал попытку удержать свой характер, свои привычки, не дать им ускользнуть даже в мире мёртвых.

Её глаза — не мёртвые, нет, а полные жизни, ярости и невыплаканной боли — смотрели прямо на мать, пронзая её насквозь. Взгляд был как удар кинжала, как холодный ветер, проникающий под одежду. В этом взгляде читалась вся её ненависть, вся горечь, накопившаяся за годы.

Но её лицо… Оно было искажено не от уродства, а от гнева, который копился в ней годами, как яд в стеклянной бутылке. Этот гнев был её защитой, её щитом против мира, который отверг её, предал и оставил одну. Её губы дрожали от невысказанных слов, а тонкие, как корни старого дерева, пальцы медленно поднялись, указывая на Ливию. В этом жесте было столько силы и отчаяния, что мать невольно отступила на шаг назад.

Мать замерла.

Её глаза расширились от ужаса, а рот приоткрылся, как будто она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Из груди вырвался звук — не крик, не стон, а что-то среднее, как у раненого животного, пытающегося найти силы, чтобы выжить.

— Ты… ты умерла! — прошептала она, её голос дрожал.

Тётушка Элизабет медленно кивнула. Её движения были плавными, но в них чувствовалась скрытая угроза.

— Ради того, чтобы ты стала обладательницей фамильного поместья, — произнесла она ледяным голосом. Её слова были как камни, падающие в воду, создавая круги, которые расходились всё дальше и дальше.

Её голос был хриплым, словно кто-то разодрал ей горло, но в нём звучала такая сила, что каждое слово проникало в самую глубину души. В каждом звуке слышалась боль, которую невозможно было забыть.

— Ты сначала лишила меня голоса, — сказала тётушка Элизабет. Её голос дрожал, но оставался уверенным. — Подмешала какую-то гадость в чай. Я до сих пор помню ту невыносимую боль, которая разрывала мои связки.

Она сделала шаг вперёд, и мать отступила, её спина упёрлась в стол. Чашки на нём задрожали, как будто предчувствуя надвигающуюся бурю.

— Ты знала, как я любила петь, — прошептала тётушка, её голос был тихим, но резал, как острый нож. — Ты знала, что пение было для меня не просто увлечение, а частью моей души, моей жизни.

Она подняла руку и коснулась своего горла, как будто пытаясь защитить его от боли, которая снова могла вернуться.

— А ты сделала это, — продолжила