Сказка о царевиче-птице и однорукой царевне - Надежда Николаевна Бугаёва

href="ch2.xhtml#id10" class="a">[89] с ликёром, пью мясной отвар, пью немного мерло, пью немного каберне и вообще всё, что угодно окружающим влить в меня. По глазам Никитина я вижу, что вчера он ожидал от меня или нервную горячку, или чахоточную, или некробиозис. Теперь же он увлечённо поглощает мой crème chantilly бездонной пастью, а меня – нежным взглядом.

Именно в эти дни я особенно отчётливо ощущаю на себе давление прожитых лет. В старые годы, выпив лишнего и заболев, я мог преспокойно выждать, пока меня выворачивало наизнанку, отлежаться до обеда, а после в здравом рассудке и трезвой памяти поехать в издательство и в литературный салон. Не то теперь: меня мучат не банальные похмельные дурнота и ломота, но вся моя физическая конструкция трещит по швам. Я едва ли не слышу, как стонут внутри мои органы. Анафемский абсент!

Мне недостаёт фантазии вообразить, как это он довёл меня до притона на окраине, если верить Никитину. Притон?.. Фи, Никитин, ты не находишь, что это… вульгарно, что ли? Да-да, кое-кто отпарирует, что я и сам порядком вульгарен. Но мне, по крайней мере, уже не 17 лет, чтобы проситься в притон. И меня вряд ли назовёшь морфинистом или любителем опия, чтобы дни стирались у меня из памяти охапками. Случалось, я заезжал в модные заведения, но там на оттоманках бывали подлокотники из слоновой кости и обивка из утрехтского бархата, а опий нам сервировали в таких трубочках такие лакеи, у каких от слова притон носы бы поскручивало набок.

В 90-х и пирушки бывали поудалее, и пили мы злее. В последние-то годы я особо и не буянил. Но притон?.. И слева, и справа, и по центру всё во мне так надрывно стонет, как будто носы набок поскручивало не лакеям, а моим селезёнкам и печеням. Я прикладываю к ним изнутри прохладный crème chantilly, но стоны не унимаются.

После обеда начинаются посетители. Вначале приходят французы из жандармерии. Софи залетает в комнату и подтыкает со всех сторон одеяло, чтобы они ненароком не увидали какой-нибудь торчащий палец. Софи, ангельчик мой, это же палец, а не Медуза, он не обратит их ни во что позорящее мундир.

– Рады видеть вас снова в чувствах, – говорят те. – Давеча, как мы приходили, вы не были в должном состоянии, чтобы отвечать на вопросы, но не извольте беспокоиться: сосед ваш Никитин, доктор Конфежу и прислуга на многие вопросы нам ответили. Примите же сердечные извинения за то, что в нашем ведомстве на вас напали так жестоко, обокрали, нанесли оскорбление и вообще поместили вашу жизнь в опасность. Смеем уверить, что такое никогда более не повторится и что Мсьё в Париже пребывает в полнейшей безопасности.

– А что душегуб, найден ли? – спрашиваю я.

– Об этом распространяться не имеем права, – говорят мундиры. Можем сказать только, что этот самый душегуб, по наибольшей вероятности, и напал на Мсьё, так что вам надо радоваться, что вы остались жить и наслаждаться услугами такой прелестницы, как сей свеженький розан, – и тут жандарм подмигивает нашей Софи.

– Мсьё, по-видимому, опытный цветовод.

– Ну, во всяком случае, умею заметить лучшее, – с достоинством говорит тот.

И продолжает:

– Скажите нам только вот что: что вы сами помните после того, как вышли из ресторана Versaillais в ночь убийства?

– Темноту, – говорю я, – и ржание лошади.

– И всё?

– И всё.

– Bien, bien, значит, экипаж… Что-то ещё, может быть, помните?

– Я и вчерашний-то день с трудом помню, Мсьё жандарм, – отвечаю я. – Меня как будто коляской переехало.

– Однако все кости целы, не так ли? – смеётся жандарм. – А о чём вы говорили с убитым в ресторане?

– Я пенял ему, Мсьё жандарм, что по его милости оказался вынужден читать перед курсистками лекцию и целый час выставлял себя дураком перед тридцатью симпатичными барышнями. Мсьё Кончиковский в тот день не смог читать сам, и мне пришлось взять на себя его обязанности. Жаль, что это последнее, что мы сказали друг другу, но былого не воротишь.

– Bien, bien, былого действительно не воротишь. Русские Мсьё такие философы, этого качества нападение душегуба не смогло у вас отнять, если позволите мне так выразиться. Вы чего-то недосчитались после того, как проснулись?

– Мои карманы совершенно пусты, в них даже зубочистки не осталось.

– А у Мсьё убитого вы успели приметить какие-то ценности в тот день? Его тоже, по всей видимости, обокрали, и мы до сих пор устанавливаем, что именно у него забрали.

– Извините, но о ценностях Мсьё Кончиковского я ничего не знаю.

– Bien. Что ж, Мсьё Развалов, извольте составить для нас точную опись ценностей, пропавших из ваших карманов. Мы придём позже, чтобы принять от вас эту опись. Зубочистки можете не учитывать, – улыбается жандарм и, посмотрев на меня с состраданием и поклонившись, выходит. Серьёзно? Неужели я так плох, что при виде меня даже у лысоватого жандарма увлажняется взгляд? Никитин, давай скажем ему, что это я задушил Кончиковского, может быть, тогда он начнёт меня уважать.

– Не стони, Илья, – бурчит мне Никитин, сдерживая смех. – А Кончиковского не задушили, а зарезали. Тебе стоило бы это знать, если хочешь, чтоб тебя уважали… И бежит следом за жандармом.

… Илья, ты не спишь? Тут опять к тебе, модный ты хлыщ. Но это снова не барышни, так что я тебе не завидую.

На этот раз я никого не хочу встречать лёжа, как чахоточный. Никитин, помоги надеть штаны. Нет, ничего не кружится. Можешь считать меня crème chantilly на ножках, я теперь воздушней, чем Аглаша на сцене… Завяжи, Никитин, и молча, если сможешь. Ежели что, так мне не с колокольни падать, а выше своего роста всё равно не упадёшь.

Да, это не барышни. Заходят помощник Ковалевского Проталинин и секретарь, Чертков вроде по фамилии. Я встречаю их по-байроновски – полулёжа в кресле. Пусть думают, что хотят.

Ах, какой восторг, да вы совсем здоровенький, Илья Ефимыч. Мы, ей-Богу, не ожидали-с… Мы уполномочены нашей Высшей школой общественных наук и самим Ковалевским Максимом Максимычем справиться о вашем самочувствии и выразить глубочайшее, просто наиглубочайшее разочарование, что вам пришлось так пострадать, и пятое, и десятое…

Коль скоро вы, милейший Илья Ефимыч, в некотором роде причастны к Высшей школе, которую мы представляем, и выставились, так сказать, страдающей стороной одновременно со злосчастным Г-н Кончиковским, то мы обязаны со своей стороны разобраться в происшествии. Мы, само собой разумеется, будем действовать в полном согласии с парижской полицией. Но как полицейская жандармерия не считает себя обязанной