Веди меня через бури горы Химицу - Мицуно Вацу

– Мне сказали, что вы хотели со мной поговорить.

Долгое мгновение самурай изучал моё лицо, и его собственное становилось всё более мрачным.

– Ты больна? – спросил он, наконец.

– Со мной всё хорошо. Как вы поживаете, как ваша матушка? – вежливая беседа давалась с трудом, но ни на что более вразумительное сил у меня точно не было.

– Минори, ты очень похудела. Я… – Таичи отвёл взгляд. – Так случилось, что я частенько ходил мимо тясицу и заглядывал сюда. Ты меня не видела, но я просто хотел убедиться, что у тебя всё в порядке. А последние недели ты как будто стала увядать.

– Со мной всё хорошо, – тихо повторила я, даже не пытаясь разозлиться или порадоваться тому факту, что он за мной ходил по пятам.

– Минори, – казалось, мой ответ встревожил его даже больше, чем молчание. – Ты не шутишь, не язвишь, не бранишь за то, что следил за тобой. Ты бледна и сильно похудела.

– Я в…

– Ты не в порядке!

Таичи взял меня за руки, а я даже не попыталась вырвать их или отстраниться. Всё, что я могла делать – это смотреть на свои безвольные ладони, сжатые его тёплыми сильными пальцами.

Где-то на краю зрения мелькали ночные тени, как будто я вот-вот снова должна была упасть в объятиях кошмарных снов, которые они на меня насылали.

– Пожалуйста, позволь забрать тебя домой, – взмолился Таичи, пытаясь заглянуть мне в глаза.

Зря я подняла голову. Тёмные когтистые пальцы лежали у него на плече и подбирались к щеке. Он не замечал их, продолжая что-то говорить, а рука из тени, огладив его лицо, опустилась к шее, сжимая её. Она душила Таичи. А он всё говорил и говорил, не зная, что умирает. Или это я умирала? Да… Наверное, это был мой предсмертный бред. Но что убило меня?

– Его солнце тоже должно погаснуть. Ты погасишь его, – раздавались в голове шёпоты.

– Минори, ты слышишь меня? Минори!

Таичи поймал меня у самого пола, куда я едва не упала, на миг лишившись сознания. Снова открыв глаза, я не увидела ни страшной руки, ни теней по углам тясицу. Только притихших гостей и испуганного самурая, держащего меня в объятиях.

– Я несу тебя домой, – выдохнул он.

«Его солнце тоже должно погаснуть. Ты погасишь его… – повторился в голове шёпот. – Я? На его шее была моя рука?..» Страшная мысль, безумная, но в том состоянии, в котором я пребывала, вполне реальная, заставила меня из последних сил вырваться из объятий Таичи.

– Мой дом далеко! Не следите за мной больше, не заговаривайте! – крикнула я, пугая и без того встревоженных гостей.

А Таичи только вновь потянулся ко мне. Я не стала давать ему шанса снова взять меня за руку. Слишком велик был соблазн поддаться искушению и вернуться в дом на горе, где, возможно, я смогла бы выспаться. Но я боялась сойти с ума. Боялась, что шёпоты были правы, и я могла… навредить кому-то. Навредить Таичи.

Я не использовала силы юки-онны с той самой ночи, когда танцевала в снегу, и мне казалось, что это было правильным решением. Что, если бы на меня опять нашло помутнение, как в ночь Момидзи? Что, если, проснувшись от кошмара, я могла найти Таичи и сделать его лицо таким же, каким оно стало у пьяницы после моего леденящего прикосновения? Нет. Я не могла так рисковать.

И мне хватило сил сбежать в заднюю комнату тясицу, а из неё через маленькую дверь в свою хижину. Мэнэбо что-то кричал мне вслед. Таичи тоже. Но я не позволила себе обернуться и остановиться, пока не забежала в комнату, заперев дверь на задвижку.

Кто-то стучал. Кто именно – не знаю. Повалившись на футон, я уже не разбирала голоса. Сон, такой необходимый, но такой пугающий, наконец, принимал меня в свои объятия.

И тогда кошмар изменился.

Я была дома. Не в Сакуре, но точно в Англии. Это было понятно по особому запаху, который я ни за что не смогла бы описать. Но в Гокаяме пахло иначе, а это точно был аромат старушки Англии…

Я шла по коридору поместья. Мне доводилось видеть такие большие дома только на карикатурах в газетах или на иллюстрациях в книгах. Но почему-то я точно знала, куда иду. Минуя портреты каких-то аристократов прошлого и античные бюсты, стоящие на имитирующих коринфские колонны подставках, ноги несли меня вперёд – к двустворчатой двери в конце коридора. Коснувшись бронзовых ручек с вензелями, я легко распахнула их, входя в погружённую во тьму спальню.

Она была богато обставлена. Нет, не просто богато. Роскошно. В моём представлении именно в таких покоях должны были ночевать короли или, по крайней мере, герцоги.

Лунный свет, проникающий через незашторенные высокие окна, освещал ещё несколько портретов на стене. Их герои были облачены уже в более современные одежды, быть может, времён юности моего отца. Один портрет изображал красивого юношу в капитанской форме, а второй – девушку в розовом муслиновом платье.

Подойдя чуть ближе, я различила надпись под мужским портретом: «Адмирал Флитвуд Броутон Рейнольдс Пелью, первый виконт Эксмут»

– Первый проклятый. Заморозь его солнце.

На этот раз шёпот, прозвучавший во тьме, не испугал меня. Я кивнула, соглашаясь со сказанным, и направилась к большой кровати под лёгким балдахином. Балдахин не был опущен, и среди сбившихся простыней было видно мирно спящих в объятиях друг друга супругов.

Мужчина выглядел чуть младше моего отца, но был намного старше, чем на портрете. Я уже его видела его во снах, начавшихся прошлой зимой. Лицо женщины я не могла разглядеть – она уткнулась носом в шею мужа и мирно посапывала.

– Их солнце должно погаснуть.

– Да, – снова согласилась я с шёпотом и, обойдя кровать, потянулась к лицу адмирала Пелью.

Моя рука едва заметно светилась. Она была бледной, покрытой тонкой коркой льда, от которой при каждом движении пальцев откалывались острые частички.

Когда несколько таких осколков упало на лицо спящему мужчине, он вздрогнул, открыл глаза и прохрипел:

– Кто ты?!

– Пусть те, кто принёс с собой огонь, познают холод замерзающего солнца, – сказала я не своим голосом.

– Кто-нибудь! На помощь! Выведите её! – закричал адмирал.

Его жена проснулась, и не до конца понимая, что происходит, с невинным удивлением взглянула на меня.

– Это ангел, милый? – прошептала она.

– Беги! Позови на помощь! – рявкнул ей муж, почти сталкивая с кровати.

«Это не грубость, – поняла я. – Это страх. Он боится за неё».