Тысяча и одна тайна парижских ночей - Арсен Гуссе

У нас обеих развязался язык.

Я против ее желания рассказала все. Она передала мне, как жила в мое отсутствие и как ждала меня каждый вечер. Много часов насчитала она в эти бессонные ночи!

– Но, – сказала она, как будто в заключение, – жизнь бедной матери полна мучений; ей остается прибегнуть к Господу, и он поддержит ее.

После завтрака я взяла какую-то книгу, лежавшую на письменном столе. Заметив это, мать подала мне пергамент, сказав:

– Ты хочешь читать, прочти это.

Пергамент заключал всю историю моей фамилии.

Всем известна дивная сцена предков Эрнани. Такая же картина развертывалась предо мной: поочередно представали в соответствующих костюмах благородные личности, оставившие в наследство потомкам только свою храбрость.

Вот пергамент, осуждавший меня:

Королевский патент,

Признающий графское достоинство за Шарлем *** и его потомками.

7 октября 1787, Версаль.

Сего числа, в седьмой день июня тысяча семьсот восемьдесят пятого года, Его Величество Король, пребывая в Версале, изволил рассмотреть соображения, приводимые в свою пользу Шарлем ***, полковником королевского полка. Его фамилия, начало коей восходит к весьма отдаленным временам, родственна с самыми знаменитыми домами, а именно: де Донкур, де Туази, де Тремон, де С.-Морис Ламбре и де Шатле. Антуан де *** был назначен в 1557 губернатором города и замка Компьень. Петр де ***, служивший в 1641 капитаном в Бретанском полку, лишился руки в битве при Гонкуре в Пикардии, и получил много ран в других сражениях. Антуан де ***, пожалованный в генералы в 1657, оказал Франции важные услуги: в 1651 был назначен начальником Русильона; в 1667 отнял у испанцев множество деревень, которыми он овладел; в 1668 принудил их снять осаду Бельгарда; в 1672 содействовал взятию крепости Нимвеген; отличился в битвах при Зейнтцеме и Энзейме, происходивших в 1674; наконец в 1675 убит в сражении при Тюркгейме, где командовал правым крылом армии. Поступивши по примеру предков в военную службу, де ***, подобно им, отличился своим геройством. Таковы причины, побуждающие Его Величество пожаловать титул, который будет для де *** знаком милости, а для его потомков приглашением идти по следам предков. В силу всего вышереченного Его Величество сим патентом возводит в графское достоинство упомянутого Шарля де *** совокупно с его детьми и нисходящими потомками по прямой линии, рожденными и имеющими родиться от законных браков, дозволяет им титуловаться графами во всех актах и местах, как судебных и несудебных, с тем, однако, что графский титул не соединится с каким-либо владением и что возбраняется присваивать его какому-либо земельному участку, что будет подтверждено и наследниками Его Величества. Кроме того, Его Величеству угодно присоединить графскую корону к их гербу.

Людовик.

Де Ламени, граф де Бриеннь

Когда я окончила чтение, слезы хлынули у меня из глаз; я не смела взглянуть на мать.

– Зачем полгода тому назад ты не дала мне прочитать этого пергамента? – спросила я ее, опустив голову. – Клянусь душой, я была бы достойна тебя и предков.

Что будет со мною?

Глава 10. Полотняная дева

После обеда мать, занимавшаяся по обыкновению шитьем, вдруг заснула: волнение ослабило ее, как и меня. Она подрубала толстую голландскую салфетку; я любовалась на суровый цвет и чистоту последней.

Как только заснула мать, я осторожно взяла салфетку из ее рук и продолжила подрубать. Пальцы мои так и бегали.

Не прошло и пяти минут, как мать открыла глаза. Она грустно улыбнулась.

– Оставь мое шитье, иголка уколет тебя, – сказала мать, беря у меня салфетку.

– Нет. Мне нравится работать.

– Если ты рассудительная, то не вернешься в консерваторию. Это дурная школа, и мне было бы приятнее видеть тебя ученицей у какой-нибудь порядочной белошвейки, потому что ты всегда любила хорошее белье.

– О да! – вскричала я. – Оно так красиво, чисто, бело.

– У меня есть знакомая белошвейка на улице Мира, которая примет тебя с удовольствием, потому что один из ее родственников, служивший во флоте, был обязан многим моему отцу.

Я упрашивала мать свести меня к белошвейке в тот же вечер, чувствуя, что не совладаю с собой, если проведу еще несколько дней в праздности.

Меня приняли хорошо, но заметили, что моя прическа слишком кокетлива. Это белошвейное заведение было настоящим монастырем.

Мне объявили, что будут отпускать только по воскресеньям, от обедни до полуночи.

До полуночи – слишком много времени.

В первые дни я пристрастилась к этому музею полотен всех стран. Умея рисовать, находила истинное удовольствие в рассматривании узоров, арабесок, вензелей, украшений; невыразимым наслаждением было для меня гладить рукой эти кучи белого, как снег, полотна. Приезжало несколько невест, и мне казалось, что для них было гораздо приятнее выбирать себе белье для приданого, чем драгоценные вещи. По моему мнению, истинная роскошь женщины есть белье.

Моя страсть к белью и полотну казалась до того странной, что меня вскоре прозвали Полотняной девой.

К несчастью, в третье воскресенье Полотняная дева отправилась в Мабиль.

Воскресенье – самый плохой день для Мабиля: встречаешь только жалкие наряды, случайно попавшие семейства, несколько кухарок и печальных куртизанок.

Но в этот вечер приехал в Мабиль весь высший кружок турфа.

Меня окружили, быть может потому, что я была красива, и, без сомнения, потому, что была неизвестна.

Напрасно драпировалась я в свою более или менее геральдическую гордость – турфисты до того были остроумны и утонченны в своих выходках, что я наконец стала смеяться и болтать.

– Пусть не говорят, – вскричал один из них, – что мы даром хлопотали!

– Ваши хлопоты могут относиться только к кухне, – отвечала я, указывая на проходивших в это время кухарок.

И много других глупостей в подобном роде.

Пробило половина двенадцатого: я ушла и, сев в фиакр, крикнула: «На улицу Мира!»

Вскоре я заметила двух кучеров вместо одного, но, предавшись воспоминаниям о вечере, думала только о молодых повесах и об их подругах, которые явились мне, как действующие лица бесконечной комедии.

Фиакр остановился. Один из кучеров спрыгнул с козел и подал мне руку. Никогда я еще не видела столь любезного кучера.

Это был виконт ***, сын сенатора.

Я узнала его.

– Видите, – сказал он мне, – я решился взобраться на козлы единственно для того, чтобы пригласить вас принять участие в нашей беседе.

Эта выходка победила меня.

Я согласилась ужинать с веселым обществом, решив, впрочем, остаться Полотняной девой.

Но тут не было гор саксонского и голландского полотна, которые защитили бы меня.

Но – honny soit qui mal y pense [42].

В