Хризолит и Бирюза - Мария Озера

Маркиз слегка прищурился, и в уголках его губ появилась едва заметная, тёплая улыбка:

— Ходили слухи, что в ту ночь, когда особняк Хаасбрандтов пылал, одна из горничных вынесла на руках юную наследницу. Она воспитывала её как родную дочь, сократив фамилию до «Хаас» — на древнем языке это значит «заяц»: тот, кто уходит от погони, быстрый и ловкий.

Николас перевёл взгляд в сторону, будто увидел за пеленой лет далёкий, но дорогой образ.

— Я знал Ровену лично. Имел свободный доступ в административные коридоры дворца, где служил Ольгард, и часто бывал в приёмной Маркса, добиваясь средств на строительство домов в Нижнем городе. Именно там мы и сблизились. Она была необыкновенной женщиной — ум, энергия, и в то же время доброта, которой не встречаешь при дворе. Двери нашего дома всегда были для неё открыты. До рождения Лоренца она часто бывала у нас… и всегда была желанной гостьей.

— Потом я всё реже видел её во дворце, — голос маркиза стал глуше, будто он говорил больше самому себе, чем мне. — А когда встречал, Ровена была несчастна… словно голубка, попавшая в руки человека, который держит её не ради красоты, а ради власти над ней. Когда моя жена родила, я погрузился в заботы о семье и перестал бывать у Маркса.

— Спустя три года, когда с этим проказником… — он метнул взгляд на сына и тихо усмехнулся, — стало чуть легче, я снова наведался к Ольгарду. Но Ровены там уже не было. Вместо неё возле Маркса появилась другая женщина, чьё имя мне так и не удалось узнать. Она скользнула в коридоре, словно тень, и пропала, оставив после себя лишь холодное послевкусие.

При этих словах что-то болезненно сжалось внутри меня. В памяти, как кадры старого фильма, вспыхнули и исчезли образы детства — смех, тёплые руки, мягкий голос. Жизель. Она была везде, в каждом моменте моего становления. Я не могла поверить, что в её жизни могло быть место предательству… Но факты не спрашивают, во что ты готов верить. Пустота, которую она оставила, росла с каждым днём, вытесняя из меня остатки детской веры в неизменность близких.

— Жизель была подругой моей матери, — произнесла я медленно, стараясь подбирать слова так, чтобы они не дрожали. — После смерти мамы она стала для меня всем. Маркс, узнав о беременности матери, выгнал её… и тогда Жизель протянула ей руку. Дала крышу, предложила работу… — я запнулась, нахмурившись, — ту же самую работу, что потом предложила и мне. Но после… после того, что случилось с изнасилованием…

На лице Николаса мелькнула боль, резкая, как удар. Казалось, он почувствовал эту рану вместе со мной.

— Жизель стала мне как мать, — выдохнула я, и слова эти повисли в воздухе, тяжёлые, как свинец.

Ком подступал к горлу, обжигая изнутри, но я цеплялась за последние крохи самообладания — слёзы были бы подарком для той женщины, которая умела превращать слабость в оружие. Я пыталась думать холодно: может, её замысел был куда сложнее, чем казалось на первый взгляд? Какое безрассудное мастерство — играть одновременно на двух досках, держа все фигуры в руках! Страх и любопытство переплелись во мне в странный узел, и я поняла: к ответам мне не пробиться, пока я сама не выйду из её игры.

— Вы думаете, она знала что-то… и теперь ей нужно уничтожить меня? — тихо произнесла я, слова ложились в воздух, как камешки на гладь воды, вызывая рябь в их взглядах. — В чём её выгода?

— Возможно, всё не так однозначно, — отозвался Лоренц. Его голос звучал глухо, а в глазах клубилась мрачная туча, накапливавшаяся в нём весь этот разговор. — Месть — это марафон, а не удар кинжалом. Если бы она хотела убить тебя, сделала бы это в детстве. Может, ты — ключ к чему-то куда большему… к тайнам, о которых сама пока не подозреваешь.

— Мой сын прав, — тихо поддержал Николас, и в его голосе слышался не просто вес опыта, а усталость человека, привыкшего взвешивать каждое слово. — Она уже понимает, что тебе известна правда об отце, и ждёт, что ты отреагируешь так, как ей нужно — отвергнешь её, подтолкнёшь к следующему ходу.

— Тогда играй наоборот, — жёстко сказал Лоренц, брови его сдвинулись, кулаки сжались. — Если она хочет слёз — смейся. Прикажет стоять — беги. Никогда не дай ей вкусить свою победу.

Николас задумался, поглаживая бороду. В его взгляде мелькнуло что-то опасно расчётливое — мысль, которую он предпочёл пока удержать при себе.

— Для начала можно и так, — медленно произнёс он, — но, думаю, придёт время, когда нам придётся полностью переписать правила.

Очередной валун обрушился на плечи вместе с пониманием: теперь мне придётся действовать по заранее выстроенной схеме, притворяться, подстраиваться — лишь бы вытянуть другого человека на чистую воду. Но притворство никогда не было моей стихией. Я привыкла быть открытой, честной, справедливой — именно такой хотела оставаться в глазах окружающих. Однако, ступив на мраморный пол императорского дворца, я ясно осознала: этим мечтам не суждено сбыться.

Каждое моё движение теперь требовало расчёта. В этом мире интриг, где любой неверный шаг мог стать последним, я боялась потерять себя — раствориться среди чужих масок и бесконечных спектаклей. Чувство подавленности росло, а мои идеалы, некогда твёрдые и непоколебимые, плавились под жаром беспощадной реальности.

Двор требовал игры. Здесь всё было минами, готовыми взорваться в самый неподходящий момент. Но сквозь этот хаос пробивалась тонкая нить надежды: что, доведя начатое до конца, я смогу вернуться к своей истинной сути. Ради этого стоило рискнуть, даже если придётся идти наперекор собственным принципам. Времена менялись, но моя решимость лишь крепла, и даже если во мне рождались тени лжи, я была готова использовать их во благо правды.

Горничная бесшумно разлила принесённый бренди по бокалам. Янтарная жидкость в хрустале вспыхнула золотом в свете камина. Я потянулась, обхватила стакан и, не раздумывая, одним движением осушила его до дна. Обжигало, но внутри это чувство будто отрезвляло. Маркиз Винтерхальтер расхохотался так, что в уголках его глаз появились глубокие морщины, а Лоренц продолжал смотреть на меня пристально, словно пытаясь прочитать то, что я прятала глубже всего. В его взгляде тревога смешивалась с непониманием, и от этого становилось ещё тяжелее.

— Думаю, этого вполне достаточно, чтобы заслужить моё доверие, госпожа Хаас, — тёплый, низкий голос барона прозвучал в моих ушах почти интимно, и я, облегчённо вздохнув,