Хризолит и Бирюза - Мария Озера

откинулась на спинку дивана, чувствуя, как напряжение отпускает. — Что же до госпожи Гарибальди, — продолжил он, — я уже известил герцога о намерении провести бал дебютанток в Императорском дворце. Сроки как раз подходящие.

— Что для этого потребуется? — спросила я, едва удерживая волнение: хотелось скорее погрузиться в организацию праздника.

— От вас, милая моя, лишь разослать приглашения всем знатным особам, достигшим восемнадцати лет, — Николас игриво подмигнул, хлопнул себя по коленям и поднялся с дивана. — Предлагаю устроить бал уже в эту пятницу. Недели вам обоим хватит, чтобы всё подготовить?

— С головой, отец, — ответил Лоренц, улыбка его была широкой, но в ней проскальзывало что-то лукавое. — Я даже готов лично посетить каждый дом юных дам, чтобы вручить им торжественный пергамент.

Он говорил легко, с оттенком шутки, но в этой легкомысленности пряталась привычка очаровывать и завоёвывать внимание. Я вспомнила толпу девушек на чаепитии у Маркса — и поняла, что Лоренц умел быть центром любой компании. Однако, когда его взгляд задержался на мне, в нём мелькнуло нечто иное, глубокое, почти неуловимое — будто за маской весельчака скрывался человек, который искал не мимолётных увлечений, а подлинных, искренних чувств.

— Что ж, — я выпрямила спину, стараясь не встречаться взглядом с Лоренцем, чувствуя лёгкую неловкость. — Чем раньше начнём, тем лучше!

— Но для начала зайдите к нашей Агнесс, ей нужно сообщить, что от неё ожидается, — отец Лоренца сел за массивный письменный стол, разложил перед собой листы и принялся что-то выводить, время от времени макая перьевую ручку в чернила. — Она слишком долго ждала этого возвращения…

Мы попрощались с маркизом и направились с Лоренцом к комнате молодой девушки. По пути он прихватил со стола отцовский стакан с бренди и теперь неспешно потягивал, словно смакуя каждую ноту крепкого напитка. Поймав мой недовольный взгляд, Лоренц лишь усмехнулся, одной рукой расстёгивая очередную пуговицу на своей льняной рубашке.

— Почему ты хмуришься, ласточка? — он легко коснулся кончиком пальца моего носа. — От недовольства можно быстрее состариться.

— Я не верю, что это всё происходит со мной, — ответила я, замедлив шаг и уставившись в паркет. А потом и вовсе остановилась. — Может быть, именно я та, кто сможет многое изменить в судьбах людей.

— Что угодно может изменить жизни, птичка, — его голос стал глубже, теплее, а в глазах появилась та самая уверенность, которой мне всегда не хватало. — Но к этому нужно быть готовой.

Я встретила его взгляд — и вдруг ощутила, как невидимая преграда внутри меня начала трескаться. Слова, интонация, тёплый свет в его глазах — всё это отозвалось в самом центре моего сердца, заставив дыхание сбиться. Решимость росла, как прилив, и я поняла: оставить всё как есть я уже не смогу.

— В тебе есть стержень, Офелия, — сказал Лоренц тихо, будто опасался нарушить хрупкую тишину коридора. Его голос был твёрдым, но в нём звучала искренняя забота. — Такой стержень невозможно сломать. Это редкость в нашем мире, редкость, достойная восхищения… и опасения. Вступая на этот путь, тебе придётся делать сложный выбор — кого защищать, а кого оставлять позади. И если ты сумеешь быть верна себе и своим убеждениям, если примешь этот груз ответственности, — тогда у тебя будет всё, чего только можно желать.

Он говорил медленно, подбирая каждое слово так, будто хотел, чтобы оно проросло во мне.

— Я знаю, что ты хочешь стать самой лучшей — лучшей во всём. Это правильно, — Лоренц сделал паузу, глубоко вдохнул. В его глазах вспыхнул тихий огонёк восхищения, и он добавил мягче: — И я это искренне уважаю.

На мгновение он замолчал, и я поняла, что он подошёл слишком близко, словно не заметил, как сократил расстояние между нами. Лёгкая тень нахмуренности скользнула по его лицу — будто он сам испугался собственной откровенности. Медленно, почти робко, он отступил на шаг, пригубил янтарную жидкость из хрустального бокала, где свет играл в глубине, а затем развернулся ко мне спиной.

— Вот и всё, что я хотел тебе сказать, — произнёс он мягко, протягивая руку в приглашающем жесте. В его движении была сдержанность, но и нечто ещё — тёплый намёк, от которого у меня участилось сердцебиение.

Последнюю фразу он вымолвил с такой трогательной неловкостью и лёгким смущением, что я не смогла сдержать тихий смешок. Он вырвался сам собой, тёплой искрой, будто из глубины души, и, кажется, застал врасплох нас обоих. В его глазах мгновенно мелькнул блеск — как у человека, который понял, что проговорился, — но, вместо того чтобы смутиться, Лоренц с показным равнодушием сделал вид, что ничего не произошло.

По коридору, окутанному мягким светом старинных бра, он шёл уже совсем иначе — словно озорной мальчишка, решивший во что бы то ни стало выведать у меня причину смеха. Он украдкой бросал взгляды, будто надеялся поймать меня на признании, и его едва заметная улыбка то и дело скользила по губам. В эти редкие мгновения он казался удивительно открытым и настоящим — почти чуждым строгим рамкам дворца.

Мы шагали почти в полной тишине: только шелест моих юбок и мерный скрип старого паркета сопровождали путь. Я переваривала его слова, и «стержень», о котором говорил Лоренц, теперь жил во мне — невидимый, но ощутимый, словно лёгкий ветер, касающийся души. Мысли о выборе — кого защищать, а кого предать — резали остро, как штормовые волны, разбивающиеся о скалы моего внутреннего мира. Я понимала: этот путь потребует не только храбрости, но и внутреннего каркаса, который сможет удержать равновесие там, где другие сломались бы.

Лоренц, словно почувствовав мой внутренний сумрак, бросил короткий взгляд через плечо. В его глазах мелькала едва заметная грусть — не просто предупреждение, а тихий призыв к действию, к борьбе. Я ощутила, как внутри меня загорается тихий огонёк, желающий следовать его советам, потому что в мире так много тех, кто не может сделать выбор, оставляя других на произвол судьбы.

А я не могу позволить себе быть одной из них.

Сделав глубокий вдох, я словно обрела невидимый щит внутри себя — твердо решила не растворяться в этом хаосе и не утратить собственное «я». Моё предназначение казалось ясным: защищать тех, кто сам не в силах поднять меч или даже слова сказать в свою защиту. Пусть исход был неизвестен, и ни одна судьба не гарантировала спокойствия, но именно та уверенность, что исходила от Лоренца, словно топливо, разжигала во мне огонь идти дальше, несмотря на страхи и тени, подстерегающие на каждом шагу. Я готова была зажечь свой собственный свет в