Веди меня через бури горы Химицу - Мицуно Вацу

Мы бы сделали так, чтобы тебя обвинили и приговорили к смерти. Мы бы довели тебя до отчаяния очень быстро… – шептала старуха, и вокруг неё скапливались уже знакомые тени. – А потом мы явились бы к тебе избавлением, помогли бы наказать тех, кто виновен в твоей печальной участи… Но твой хранитель вмешался так не вовремя, прикрываясь законам о троекратной помощи!

«Боже, что вы несёте…»

– Здесь нет бога, к которому ты взываешь, и та половина смертной души, что теплится в тебе, не принадлежит ему.

Старуха медленно встала. Она оказалась выше, чем я ожидала, но скрюченная поза с руками, свисающими до колен, делала её не человеком, чей рост можно было оценить, а искривлённым существом, сотканным из страхов. Она обошла меня, и в следующий миг я почувствовала, как в плечи впились острые когти.

«Где. Мои. Родители? – мысленно прокричала я, неспособная даже настоящим воплем или стоном вслух облегчить боль, распространяющуюся по телу. – Вы забрали их?! Верните мне их! Верните меня домой!

Хватка ненадолго ослабла, и теперь старческие руки почти нежно гладили меня по оставленным когтями ранам.

– Мы забрали их, – шепнула мне на ухо старуха. – Они могут быть где-то здесь, в снегах Гокаямы и окрестных гор. Могут быть там… в далёкой стране, куда ты так стремишься вернуться. Они живы. Пока что.

«Вам что-то нужно от меня?! Чего вы хотите взамен на их освобождение?! И кто вы, чёрт подери, такие?!»

– У тебя есть три пути, Минори, дочь Сатоко. Первый приведёт тебя в твою обожаемую Англию, где ты будешь искать родителей, но так и не найдёшь. И это в том случае, если до весны мы не сведём тебя с ума и не заставим убить проклятых и проклявших. А мы сведём. Мы заставим. И ты умрёшь сразу, как закончишь то, что должна, потому что твой разум уже не будет принадлежать тебе, – старуха глухо рассмеялась, обдавая меня тошнотворным запахом гниения. – Второй путь похож на первый. Только искать мать и отца ты будешь здесь, в Гокаяме. Безуспешно, постепенно теряя волю. Теряя себя.

Старуха сделала паузу, затягивая драматичный момент, как умелый актёр. В момент этой тишины она прижалась сухой дряблой щекой к моей щеке. От этого прикосновения хотелось отшатнуться, задрожать в отвращении, но я не могла сделать ничего.

– Наконец, третий путь… – продолжил мой кошмар. – Ты можешь просто сделать то, к чему тебя призывают инстинкты. Думаешь, это мы заставляем тебя тянуться льдом к сердцам тех смертных? Нет, это делает проклятие. Половина тебя – половина ёкая в тебе – хочет убить проклятых и проклявших. Подчинись ей по собственной воле. Закончи то, от чего отказалась Сатоко, и мы вернём тебе живых отца и мать.

«Почему я должна убить этих людей? Кто такой адмирал Пелью? Мэллард? И дети! Дети моего отца! Почему должны умереть дети? Что значит «проклявшие» и «проклятые»?!»

– Как много вопросов, – довольно протянула старуха. – Твоя мать сильно обидела нас, поэтому я не стану облегчать тебе выбор пути ответами. Но дам подсказку: расскажи своему смертному самураю, когда твой отец посетил Место-Где-Восходит-Солнце. Скажи, что вода горела. И ты получишь часть ответов.

«Верните мне родных! Отстаньте от меня!» От беспомощности и страха меня спасла злость. Она поднималась в груди снежной бурей, как в ночь Момидзи, и мне казалось, что с её появлением мне удастся вернуть контроль над телом. Однако пока что холод лишь забирал чувства.

Из-за него мысли в голове изменились.

«Что, если просто убить незнакомцев? Что, если сделать это и получить всё, чего я желаю? Не страдать больше от кошмаров, вернуться в Англию, вернуть родителей и жить так, как я пожелаю?» – подобные размышления казались очень логичными. Холод в груди соглашался с ними. Но какой-то огонёк тепла, ещё не погасший окончательно, по-прежнему противился.

– Три пути, Минори, – сказала старуха, хватая меня за руку.

Она подняла её и прижала коготь к ладони, прочерчивая три глубоких царапины от пальцев до запястья. И в этот миг я искренне возблагодарила внутреннюю стужу за то, что она блокировала боль. – Три пути. Решать тебе. Но я обещаю: если выберешь один из первых двух, тебе не дожить до весны. Ни тебе, ни твоим родителям.

Старуха высунула длинный – в разы длиннее человеческого – язык, покрытый чёрными гноящимися струпьями, и провела им по свежим кровоточащим ранам на ладони. От этого меня едва не вывернуло наизнанку – желудок и горло в обездвиженном теле сжались в болезненных спазмах.

А затем всё прекратилось.

– Путника гнала пурга, как суровая карга… Восемь дней искал в лесу путник гору Химицу… Давай, Минори, просыпайся!..

Странные сбивчивые строки и последнюю мольбу произносил не пугающий старческий голос, а молодой мужской.

– …Голос путник услыхал: женский, тонкий – идеал. Тот манил его к себе, шепча что-то о судьбе. Путник двинулся к нему, сам не зная, почему. Там конец он встретил свой под протяжный вьюги вой. Алый цвет всегда к лицу горной буре Химицу… Гайдзинка, пожалуйста, очнись!

– Оп-п-пять оскорбляешь, – хрипло выдохнула я, открывая глаза. – Ещё и счит-т-талочки у тебя страшные…

Зубы стучали, и нормально произносить слова не получалось. Зато я сумела сфокусировать взгляд на бледном лице Таичи.

Он сидел рядом с футоном в хижине за тясицу и бережно поддерживал мою ладонь с тыльной стороны. Ту самую, на которой старуха во сне оставила три раны, символизирующие пути.

С трудом приподняв голову, вместо крови я увидела кривые зарубцевавшиеся шрамы, почему-то не розовеющие, а чернеющие на бледной коже.

– Минори, – выдохнул Таичи, с беспокойством заглядывая мне в глаза. – Что болит? Всё тело чувствуешь?

– Почему ты здесь? – ответила я вопросом на вопрос, постепенно беря под контроль тело и смиряя дрожь.

– Ты заснула на мне в тясицу. Мэнэбо позволил отнести тебя в хижину, но потом… – самурай осёкся, напряжённо смотря мне куда-то пониже шеи.

«Не самое лучшее время искать взглядом женскую грудь… – мысленно нахмурилась я и только потом вспомнила, как когти старухи впивались мне в плечи. – Если шрамы остались на ладони, может, и там есть раны?..»

В подтверждение моей догадки, Таичи снял с моего плеча влажную ткань, присутствие там которой я даже не замечала. В тусклом свете приближающегося зимнего вечера из окна на ней с трудом, но всё же можно было разглядеть розоватые кровавые разводы.

– Как только я положил тебя на футон, у тебя появились раны. На плечах, а затем на ладони. Я пытался разбудить тебя, но ты не просыпалась и почти не дышала.

– Ясно, – прошептала