Искупление - Элизабет фон Арним

Так уж ли дорого обходится гость? В конце концов, Милли будет всего лишь гостьей: вы не успеете почувствовать, что траты возросли, как она уже переедет в другой дом, – прибавил он с усмешкой. – К тому же у нее есть тысяча фунтов.

Фреда и Берти поддержали Алек и Джордж. Довольные, что кто-то взял на себя ведущую роль, они смотрели на семь женщин, словно хотели сказать: «Только посмейте ставить палки в колеса!» – но все сознавали угрозу, нависшую над семейным благополучием, и ни одна из жен и сестер Ботт не решилась возразить. Оглашение завещания Эрнеста стало лишь первым потрясением, с того дня им немало пришлось вынести, и они готовы были покориться необходимости. Подобно Рут женщины согласились безропотно принять любое решение, какое вынесут мужья и братья, даже жена Берти Эдит, слушая Фреда, подумала, что нельзя пренебрегать никакими средствами, лишь бы заткнуть рты сплетникам. Ее приводили в бешенство расспросы дочерей, что такого сделала тетя Милли. За одной из девочек ухаживал настоятель прихода Святого Тимофея, скандал отпугнул бы его, и о свадьбе, конечно, пришлось бы забыть. С возмущением замечала Эдит циничные ухмылки сыновей – из отдельных намеков и взглядов, которыми обменивались родители, те заключили, что и тетушки не всегда такие, какими кажутся. Вдобавок она, как и остальные, испытала невероятное облегчение, когда Милли вернулась, и, не помня себя от радости, подобно остальным, готова была согласиться на то, что при менее драматических обстоятельствах показалось бы невозможным.

А потому решение принимать Милли у себя в доме всем по очереди и хлопотать вокруг нее больше не встретило возражений, и споры разгорелись, лишь когда начали обсуждать всевозможные мелочи. К примеру, как долго будут длиться визиты, кто первым пригласит Милли к себе, зависит ли очередность от возраста, должны ли четверо братьев следовать один за другим или лучше чередовать их с замужними сестрами.

Последнее предложение замужние сестры отвергли, не желая чередоваться. Они считали, что вначале должны следовать один за другим братья независимо от возраста, но, так или иначе, им нужно спросить мнение мужей.

– Почему они не здесь? – осведомился Фред.

– Ну, по правде сказать, Милли ничто не связывает с мужьями сестер ее покойного мужа, – заявила Мод, старшая из сестер.

Наступила тишина. Все посмотрели на Алека, но тот, сознавая, что все на него смотрят, потянул себя за бороду и не произнес ни слова.

– Что скажешь, Алек? – спросил Фред, видя, что брат молчит.

Алек, казалось, дал понять, что не желает быть первым, кто пригласит к себе Милли, однако, несомненно, к этому обязывал его долг, ведь он старший из братьев.

Когда Фред повторил вопрос, Алек откашлялся и пустился в объяснения: он, конечно, сознает, что, как старший в семье, должен быть первым, но это не в его силах, да и Рут в последнее время стала ощущать свой возраст. К тому же, как всем хорошо известно, и он рад об этом напомнить – Алек с нежностью посмотрел на жену, и та ему улыбнулась, – Рут глубоко религиозная женщина и ей как таковой (не то чтобы остальные женщины в семье не столь религиозны, но для Рут вера особенно важна), наверное, не следует первой принимать Милли у себя в доме.

Алек замолчал, в голове его забрезжила смутная мысль, что Милли, вероятно, очистится, проходя сквозь сито других визитов, и сможет тогда погостить у его жены, но облечь эту неясную мысль в слова он не сумел, а потому сел на стул, запустил длинные пальцы в бороду и скрестил в щиколотках тощие ноги.

Сидевшая у камина Рут с благодарностью посмотрела на мужа, плотнее укутала шею мехами и пару раз кашлянула, чем невольно подтвердила, что в шестьдесят пять лет силы уже не те. Вдобавок она уже встречалась с Милли, пережила ту сцену с обмороком, хотя, что хуже всего, совершенно не была к этому готова, а потому чувствовала, что потрудилась достаточно, чтобы оказаться в самом конце списка. У нее тоже возникло смутное ощущение, что после нескольких визитов Милли каким-то образом очистится.

– Тебе не холодно, дорогая? – заботливо обратился Алек к жене, которую высоко ценил, и Фред, высоко ценивший свою, тотчас повернулся к Мейбл, а когда та обронила какое-то невнятное замечание, ласково поинтересовался:

– О чем это ты, старушка?

А Джордж, который тоже высоко ценил жену, но не отличался словоохотливостью, показал добродетельной супруге свою любовь и признательность тем, что нагнулся, подобрал с ковра шоколадную конфету с ликером, которую та уронила, и обмахнул от ворсинок носовым платком, прежде чем вручить ее Норе.

Один только Берти не разделял охватившего всех любовного пыла. Ему никогда особенно не нравилась Эдит, и он не видел причин, отчего должен любить ее больше, если бедная малышка Милли сбилась с пути истинного. Напротив, теперь жена нравилась ему еще меньше. Тонкогубая, надменная в своей добродетели Эдит его раздражала. Вдобавок он ей изменял и приходил в бешенство, когда она невольно показывала, что знает про обман. Раскрасневшийся, разгоряченный портвейном, который он выпил после обеда, чтобы унять тревогу, Берти сел рядом с братьями, подальше от Эдит. Он очень беспокоился о Милли и был глубоко потрясен, обнаружив, что та оказалась неверной женой. Милли изменяла мужу? Это казалось невероятным, немыслимым. И все же как иначе объяснить ее внезапное бегство? Она сбежала, потому что не могла показаться на глаза родственникам, а показаться на глаза родственникам не могла, потому что была виновна, на что и намекал Эрнест в своем мерзком завещании.

Берти никак не мог решить, осуждает ли он Милли или же радуется, что бедняжка сумела урвать хоть немного счастья в своей тоскливой жизни с этим подлецом Эрнестом. Но что случилось с ней в Лондоне? Какое неожиданное несчастье заставило ее вернуться? Сказочка, рассказанная Джорджу и Рут, будто бы она ездила забрать свое наследство, – сущий вздор. Да, она, конечно, взяла деньги у Дженкинса, Берти обрадовался, узнав об этом, а Джордж и остальные пусть ломают головы до посинения, как вышло, что ей отдали деньги, – им никогда не узнать. Этот малый, Дженкинс, тот еще мерзавец, но молчать умеет. Негодяй даже не позвонил Берти, как обещал, когда Милли зашла к нему. Если бы Берти тогда удалось перекинуться с ней парой слов, он, возможно, сумел бы ей помочь, избавить от кошмара, который ждет бедняжку, когда семья примется обелять ее и прижимать к сердцу.

Несчастная Милли, думал он, вечно связывается с подлецами: похоже, так ей на роду написано. Тот малый, что обманул ее надежды – иначе с чего бы