Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

Крапива и рада бы, да вот беда: так же, как княжич ее, она не могла выбросить из головы его жар, дыхание и поцелуи. Она впитывала жадные ласки, как пересохшая земля впитывает дождь. А княжич терял самого себя, прижимаясь к ней:

– Не желаешь? Тогда дозволь остаться.

Крапиву и саму надвое рвало. Да только она, в отличие от княжича, не привыкла, чтобы ее капризам потакали. Ей сызмальства объяснили, что такое надо, а вот Влас эту науку так и не усвоил. Она тихо сказала:

– Не будет нам жизни… У тебя княжество… Нельзя тебе.

– Было бы за что держаться!

– Ты княжич. Тебе выбирать не суждено.

Влас напрягся всем телом. Костяшки пальцев, сбитые после драки, побелели, зубы скрипнули.

– Скажи, что я не мил тебе.

– Не скажу, – тяжко вздохнула Крапива, – ведь врать не обучена.

– Тогда уезжай со мной вместе.

– Нет.

Влас рыкнул:

– Свернуть бы тебе башку, как куренку! Дай жить или убей, прекрати пытать меня, ведьма! Будь по-твоему. Я уеду один, ясно? Не увидишь меня боле никогда! Лица не вспомнишь, но это… – Влас втянул кожу на ее шее губами, оставляя алый след. – Этого не забудешь… Что ты сделала со мной? Чем опоила?

Он до боли стиснул ее в объятиях, и до чего же сладкой была эта боль!

– Твои зелья… В них дело? Ты не только лечила, но и лишала меня рассудка? По капле, день за днем?

Что ответить ему? Не поверит же, что ни скажи. А скажи правду, нипочем не отпустит. А и хочется ли, чтоб отпускал?

– Я ничего не делала с тобой, княжич. Ни в степи, ни при первой встрече, в поле.

– Врешь! – Лезвие задрожало, словно Влас пытался пронзить им нежную кожу, а неведомая сила мешала. – Не могу… Не могу выбросить тебя из головы! Засыпая, тебя вижу, просыпаюсь – о тебе одной мысли… Я убью тебя и освобожусь, ведь так?

Лихорадочная надежда сквозила в его словах. Надежда и с нею вместе обреченность. Потому что на деле княжич не хуже Крапивы знал, что если кто и поил его любовным отваром, то была сама Рожаница. И если Крапивы не станет, то следом за нею в Тень отправится и сам Влас.

– Будь проклят тот день! Будь проклят он и Свея, пригласившая меня в деревню! Будьте вы все…

Он не откинул ножа, силясь сохранить видимость власти, но уже понимал, что давно проиграл. Ладонь опустилась вдоль хребта девки, замерла меж лопаток и надавила.

Крапива охнула, распластавшись на столе. И не оттого охнула, что страх охватил ее, нет! В любой миг она могла призвать свою магию и сделать с Власом то, что сделала, когда он пытался взять ее против воли. Но цепкие пальцы опустились на пояс… И она медлила.

– Околдуй ты меня, – прохрипел Влас, – было бы легче.

Поползла вверх, оглаживая ноги, понёва, легла на бедра ладонь, горячая как уголь.

Влас хотел убить травознайку за то безумие, что охватывало его с нею рядом. Но одного княжич не ведал – что сама Крапива тоже как опоенная. Она подалась назад: ближе, теснее, снова ощутить раскаленное желанием тело…

Княжич взвыл. Улетел в сторону нож, посыпалась на пол белая крупка муки, задрожало тесто.

Он закрыл ей рот ладонью, а она впилась зубами, но лишь сильнее распалила костер. Она бесстыдно закричала, а он пил эти крики, как пряное вино. Он подхватил ее, усадил перед собой и устроился меж обнаженных бедер. Соединенные самым древним колдовством, они замерли.

Влас едва слышно взмолился:

– Скажи, что ты моя. Только моя. Скажи, Крапива…

Она закусила губу, и княжич не удержался, припал к ее рту. Когда же отстранился, Крапива оплела руками его шею и снова поцеловала. Она так и не сказала ему…

Увлеченные друг другом, они едва расслышали не то всхлип, не то стон.

Шатай недвижимо стоял в дверях. В одной руке он держал измазанные кровью птичьи тушки, в другой охотничий лук. Дети степей кого угодно одолеют в меткости. А уж с пяти шагов не попасть – это извернуться надо. Но шлях и не подумал натянуть тетиву. Он швырнул на пол оружие, а к нему окровавленные тела так, словно только что вырвал из груди бьющееся сердце, и вышел.

* * *

Кривой прожил хорошую жизнь. Не самую счастливую, быть может, зато долгую. Рожаница наградила его любовью женщины, хотя и отняла ее немного погодя. А в старости, когда иные воины уже давно катались по небесным чертогам на накидке госпожи Тени, Кривому довелось еще и воспитать внука. Да такого, что не стыдно. И то были не Драг и Оро, родные ему по крови. То был тощий и слабый выкормыш, найденный на границе Пустых земель. Правду балакают: калеки сердобольны. Вот Кривой и стал ему наставником. Нутром чуял, удивит их еще хилый мальчишка! Победи он Стрепета в Круге, старик не думал бы теперь свою тяжкую думу. Не отправились бы к Тени Драг и Оро, дурни, но все ж свои. И вождь не поклонился бы поганому Змею, недостойному того, чтобы звать его по имени.

Но случилось так, как случилось. И Кривой о том не жалел. К чему жалеть? Он ведь прожил хорошую жизнь… Так отчего же так рвется из глотки отчаянный крик?!

Старик ногой отпихнул оставленную ему плошку с пищей. Та опрокинулась, и каша, щедро сдобренная дождевой водой, вылилась наземь.

Брун с руганью поднял посудину и замахнулся локтем, но Кривой пытливо поглядел на него снизу вверх, и юнец опустил руку. Было в старике нечто такое, отчего, даже связанный, промокший и сидящий на голой земле, он не выглядел слабым.

– Если ничэго нэ жрешь, то большэ и нэ принэсу! – фыркнул ближник.

Кривой ответил с достоинством:

– Я нэ пес, чтобы сливать мнэ объедки.

– Ты пытался убить вождя бэз боя. Ты нэ пес. Ты хужэ.

Кривой от своей вины не отнекивался. Пытался и убил бы. И сделал бы лучше всему племени, не окажись раненый Стрепет столь проворен. Или, быть может, это у калеки руки уже не те… Но затея не удалась. Дуб иссох насовсем, когда бывший вождь отдал свою власть Змею.

– Спроси вождь мэня, ты ужэ кормил бы смрадников.

– Какой вождь? – Кривой лишь дивился, что обещанное не свершилось еще несколько дней назад. – Старый или новый?

Брун едва заметно запнулся:

– Да хоть какой!

– У Стрэпэта большэ нэт такой власти. Он сам