Эта башня во мне - Надежда Викторовна Ожигина

Звуковая волна, тяжелая, мрачная тут же ударила меня в живот, скрутила, отбросив к стене. Новый аккорд опрокинул навзничь, вышибая искры из глаз. Играл не гуцинь, рояль, тот самый, белый, что стоял в центре залы, но импровизация престиссимо буквально вломила под дых, выкручивала руки, пытала. Еле дыша от боли, проклиная себя за беспечность, за оставленный на диване кофр, я доползла до стоек в углу и схватила какую-то скрипку, висевшую на подставке. Врезала смычком первые ноты, не делая попытки встать с пола.

И, как мне показалось, отбила атаку. Вздохнула, подивившись звучанию, богатым глубоким оттенкам. Поразмыслю на досуге о том, что в коллекцию затесался Гварнери, а пока не помешает подтянуть колки, подстроить скрипку после стольких лет…

Новая волна едва не выбила зубы, так стукнула скрипка о подбородок. Я выругалась вслух, немузыкально, зато от всей широты души. Успела встать на колени и выстроить защитные ноты, начиная понимать смысл этой борьбы.

Пальцы пианиста с убийственной скоростью летали по клавиатуре, он вдалбливал ноты, активировал струны, собирая смертельную пьесу из разбросанных в воздухе звуков. Я же пыталась их отразить, предугадав ход мелодии. Настроиться внутренне на противника, уловить поток импровизации, перестроить струнные колебания и запустить звуковые волны, чтобы остановить атаку, нейтрализовать как в физическом плане, так и на ментальном уровне.

Непростая задача, интересно-безумная. Если б не было так больно и солоно от пропущенных первых ударов! Отчего нельзя объяснить словами, без мордобоя с порога?

Я обозлилась, пропустила выпад, собрала себя в кучку и пошла в атаку. Я тоже умела работать пальцами, увеличивая выборку нот, я уже чуяла прорехи в игре, чтобы ударить всерьез, наотмашь.

Боюсь, в припадке бесконтрольной ярости я смогла бы разнести и рояль, и студию, но Григ выставил электрический щит, обрубивший все волны разом.

Тогда я осела на теплый паркет, едва не разбив скрипку Гварнери, и заплакала, хлюпая носом. Григ тотчас сел рядом, приобнял за плечи, баюкая, как ребенка.

– Потерпи, – прошептал в мокрый висок. – Скоро пройдет, честное слово. Я даже в четверть силы не бил.

– Больно! – пожаловалась я придурку, избившему меня в собственном доме. Музыкальный абьюзер, ну надо же. И ведь испытал наслаждение, гад, от того, что со мной проделал, аж руки трясутся от возбуждения.

Он снова погладил меня по плечу, притянул поближе, стиснул сильнее, вытер пальцем кровь с подбородка, медленно слизал языком.

Мамочки, что он со мной сотворил! Ведь сейчас я согласна даже на это. Я сама словила особый кайф, когда разобралась в ситуации. И тянусь к нему с удвоенным пылом, потому что… Хочу продолжения?

Григ опрокинул меня на паркет, прижал к горлу смычок, близко-близко, так, что чувствовался конский волос, острый, как лезвие бритвы. Один рывок – и со-здания нет, только было уже не страшно. Все, что хочешь: ударь, убей! Но скажи, наконец, что тебе нужно! Его вес был желанен, жар возбуждал, я потянулась к губам Воронцова, нарываясь на смертоносный смычок.

– Кто-нибудь говорил тебе, что ты идеальная жертва? – хрипло спросил Григорий.

Отчего на нем так много одежды? Теперь я ненавидела шмотки, что Григ притащил в мой гардероб, хотелось касаться не шелка рубашки, а соленой от пота кожи, впиться губами в черные перья, прокусить их зубами до крови.

Григ застонал под моей рукой, помедлил пару блаженных секунд, с кратким рыком отбросил смычок, вырвался и отпрыгнул к роялю. Что ж, хотя бы не импотент, реагирует на женскую близость. Извращенец, конечно, но это терпимо, в отличие от игнора…

– Не для этого начал игру, – скупо пояснил Воронцов. – Я хочу защитить, а не убить.

Он устало сел у рояля, опустив голову на руки. Но уже через миг очнулся и улыбнулся с привычной насмешкой:

– Извини, зря тебя обнадежил.

– Нравится надо мной издеваться?

– Еще как, – рассмеялся Григ. – Говорю же: идеальная жертва. Но чтоб игры стали острее, ты должна защищаться. Научись призывать к себе скрипку. Тренируйся, используй возможности башни, пусть инструмент прилетает к тебе с пары метров, с дивана, из соседней комнаты. Чтобы не ползать по полу собственной студии. И не таскать неудобный кофр, особенно в такую жару.

– А ты сможешь призвать рояль? – не удержавшись, съязвила я.

– В этом была моя слабость, – предельно серьезно ответил Григ. – Виртуоз-пианист, а инструмент массивный, и роялей в кустах не то чтобы много. Я был слишком ограничен в бою, чтоб представлять угрозу. Однажды Софи Вознесенская спасла заигравшегося юнца, я поклялся вернуть ей долг…

– Ты любил мою бабушку? – перебила я, тоже кое-как поднимаясь с пола.

Григ отрицательно качнул головой:

– Я никого не любил. Той любовью, что ты имеешь в виду. София не приняла моей клятвы. Впрочем, платить все равно пришлось, позднее, в двадцать восьмом году, когда откопали Якова Брюса.

Он рассказывал, прикрываясь роялем, и приходил в себя. Становился собой, привычным, холодным, будто не пытался меня убить и изнасиловать одновременно с маниакальным блеском в глазах.

– Почему она связалась с Самойловым? – почти простонала я, вспомнив вдруг о прочитанных мерзостях из папки «Лицевой корпус».

– Полюбила. Иначе не объяснить, – пожал плечами Григорий. – Говорят, любовь – отстойная штука, случается влюбляться в дерьмо, не замечая цветущие розы.

Я горячо закивала в ответ, потирая царапину поперек горла.

Боль отпускала меня неохотно, то крутила нутро, то отступала. Было жутко от того, что Григ забавлялся. Просто хотел преподать урок. А я ползаю чуть живая. И это на моей территории, при поддержке магической башни!

– Как ты спас отца? В тридцать четвертом?

– А кто сказал, что я его спас? – неприятно усмехнулся Григорий. – Этот труп с оборванной кожей и переломанными костями толком и не живет. Он никто на лицевой стороне, хотя мнит себя властителем мира.

– Так сильно ненавидишь отца, что втайне наслаждаешься его болью?

– Догадалась! Или услышала? – в нем мешались насмешка и раздражение, ирония и кипучая злость. – В мире нет ни единой причины, по которой Сухаря можно любить. Но тогда я действительно попытался. Бросил в Ялте сестру под присмотром врачей, кинулся в Москву собирать осколки. Аля, тебе лучше прилечь. До чего же ты хрупкая изнутри…

Я позволила взять себя на руки и отнести в кровать. Кажется, начинался жар. Кажется, я бредила, задыхалась, но упрямо требовала:

– Расскажи!

– Любопытная девочка из метро.

Он без спросу залез в мой смартфон и хладнокровно выкачал фотки, сделанные в МГУ. Пользуясь тем, что сестры не смотрят, я скопировала многие документы, которые не успевала прочесть. Теперь информация из архивов КИК улетала к Григу через блютуз. А я лишь