Ядовитые мальчики - К. Л. Тейлор-Лэйн

— Нам нужно поговорить…

— Мне нечего тебе сказать…

— Мне похуй, Леденец, я буду говорить, а ты будешь слушать. Вот как все должно пройти…

— Что с тобой не так?

— Мы будем продолжать делать это, пока ты меня не выслушаешь. — заканчиваю я за нее.

Она фыркает, ее бедра дрожат из-за того, как наклонены ее ноги, вес тела приходится на голени. Мои руки сжимаются у нее за спиной, и она кладет ладони мне на грудь, прижимаясь ко мне, прижимаясь спиной к моим рукам. Она извивается на мне, пыхтя, и мой член становится все тверже и тверже, а она продолжает двигаться, продолжает сопротивляться, но я только крепче сжимаю ее. А потом она просто… останавливается.

Падает в мои объятия, руки соскальзывают с моей груди, как безжизненные ветви умирающего дерева, свисающие у нас на коленях. Она смотрит куда-то поверх моего плеча, на стену, ее глаза потухли, как будто кто-то наставил на нее пистолет и разбрызгал ее мозги по потолку.

— Поппи. — говорю я.

Мое тело сейчас напряжено, как будто я только что сломал ее, и она не реагирует на меня, когда я повторяю ее имя снова и снова.

На ней свободная футболка большого размера, ничего, кроме крошечных шортиков для сна, низко сидящих на бедрах. Мои пальцы резко вдавливаются в ее позвоночник, впиваясь в плоть, а она ничего не делает, не смотрит на меня.

— Леденец. — говорю я, облизывая губы, вдыхая ее аромат: осенний, тыквенный, ванильный, теплый и успокаивающий, мягкий. — Леденец, мне нужно, чтобы ты, блядь, услышала меня, когда я это говорю, пожалуйста, черт возьми, обрати на меня внимание. Я не собираюсь сдаваться и уходить только потому, что ты игнорируешь меня, маленькое отродье.

Это привлекает ее гребаное внимание.

— Я не соплячка, ты гребаный засранец. — то, как она это произносит, перекатывая букву "Р" в невнятном произношении, вся такая чопорная, правильная, заставляет мои губы кривиться от смеха, и она бьет меня растопыренной рукой.

Тыльная сторона ее ладони с резким шлепком врезается мне в ключицу.

— Перестань смеяться.

Она хмуро смотрит на меня, ее разбитая губа выпячена, скользкая от чего-то блестящего. Вот тогда-то я и замечаю синяки, по-настоящему рассматривая их.

Поппи, пошатываясь, идет вперед, длинное черное платье облегает каждую косточку и изгиб, на голове тугой мешок, во рту кляп, который я завязал под ним на затылке, не давая ей возразить.

И Линкс пихает ее между лопаток. Слишком сильно. Я думаю, моргая, наблюдая, как это происходит, словно в замедленной съемке, — ее тело врезается лицом в землю. Я сжимаю кулаки и смотрю на нее сверху вниз, пока Рекс нежно поднимает ее под мышки, выпрямляет, прижимает к себе, как драгоценность. Хмурое выражение на его лице из-за моего брата, который продолжает идти.

Но она тяжело дышит, слишком тяжело, она в панике, и я чувствую, как моя грудь сжимается от паники. Паника за нее. Я не хочу, чтобы ты умирала. Я срываю мешок с ее головы, вытаскиваю кляп из ее щек, стирая с них кровь. Слишком туго. Я завязал его чертовски туго.

— Ничто из того, что ты когда-либо делал со мной, не смешно, Беннетт.

Это отрезвляет меня, как пощечина. Я сглатываю. Сухо, облизываю языком зубы, скриплю ими.

— Я должен отвезти тебя в больницу. — это звучит хрипло, слова, то, как они произносятся, заставляют задуматься, хотя она об этом и не подозревает. — Врачам стоит взглянуть на тебя. — выдыхаю я.

Мое дыхание над ее ртом, когда она смотрит на меня сверху вниз, все еще сидя у меня на коленях. Ее руки поднимаются и ложатся мне на плечи.

— Я не думаю, что все, что я тебе сделал, было смешно, Поппи.

Она опускает взгляд, уставившись вниз, между нашими телами, где она наконец-то, наконец-то, покоится на мне. Мой член безвольно обмяк под ней, не представляя угрозы. Она сглатывает одновременно со мной, и я провожу руками по ее спине. Обхватываю ее затылок, заставляя посмотреть на меня, другой рукой провожу по центру ее позвоночника. Прижимаю ее к себе, ее сиськи касаются моих грудных мышц.

— Малышка, прости меня. — я могу задохнуться, ожидая, что она что-нибудь скажет.

Она молчит, ее сиреневые глаза смотрят в мои, на ее нежном лице проступают тени и синяки, я продолжаю.

— Эти мальчики. — она вздрагивает, но не отводит взгляд, такой она и была на пассажирском сиденье моей машины, мягкой, безмятежной, все ее внимание было приковано ко мне. — Они причинили тебе боль, потому что я им так сказал. После того, как я встретил тебя, я попросил Флинна заняться тобой.

Она ничего не говорит, продолжая пялиться, и затем:

— Потому что ты хотел проверить, с кем будет жить Линкс.

— Именно, я не хотел, чтобы он жил с…

— Наркоманкой… — тихо говорит она, все еще удерживая мой взгляд, и почему-то я чувствую себя лучше и хуже одновременно.

Я медленно киваю, ее пальцы крепче сжимают мои плечи.

— А потом. — я отвожу взгляд, просто пытаясь сформулировать слова в своей голове, так как все, казалось, закрутилось по спирали. — Потом я узнал, кто твой отец.

Она морщит лоб, глубоко погруженная в замешательство, потому что ни хрена не понимает.

— Какое отношение он имеет к нам? — шепчет она с тревогой в горле.

То, как она произносит "нам", заставляет мой член подергиваться. Это означает, что она думает о нас как о чем-то особенном, в настоящем, а не в прошлом. Я провожу руками по ее позвоночнику, чуть крепче сжимая ее затылок, мой большой палец прижимается к ее горлу.

— Давным-давно моего отца и отца Линкса отправили в тюрьму. Мошенничество с деньгами, уклонение от уплаты налогов. Целая куча другого дерьма, но мой отец настолько честен, насколько это возможно, никогда не пропускал ни одной квитанции, всегда перепроверял все, что ему приходилось декларировать. Он был хорошим парнем, немного помешанным на математике, если честно. Оказывается, все это организовал бухгалтер по оффшорам его строительной компании. Перевод денег, проталкивание фальшивых контрактов. В итоге наш отец получил двадцать лет.

Поппи задыхается, пальцы сжимаются на моих плечах, напрягаясь:

— О, это… — ее лоб морщится, брови хмурятся.

Красивая, эта девушка, она чертовски идеальна.

— Я не понимаю…

— Какое это имеет отношение к твоему отцу? — заканчиваю я за нее, кивая. — Бухгалтера моего отца звали Майкл Эдвард Кэррингтон, офис в Кенсингтоне, домашний адрес в Суррее, Англия.

Я наблюдаю за ней, пока рассказываю. Мой тон смягчается