Крапива. Мертвые земли - Даха Тараторина

– Грозишь меня наследства лишить? Так вот, батюшка, не выйдет. Я и сам его не приму!

– Все, кто останется здесь, погибнут!

Княжич сбросил ладонь Несмеяныча с плеча. Он стиснул зубы, глубоко вдохнул и сказал:

– Значит, я погибну с ними вместе.

* * *

По рождению Шатай был дикарем. Вырос в жестоком племени, сражался и убивал, и многие в Тяпенках запомнили его не как спасителя деревни, а как того, кто с Иссохшим Дубом вместе резал невинных. Но Крапива знала и иного Шатая: поющего нежные песни, гребнем расчесывающего ей волосы, робкого и заботливого. Того, кто понял ее беду и не затаил обиду, даже лишившись желаемого. Того, на чьей груди и расплакаться не стыдно. Оттого не ждала от него беды. Зря, наверное…

Он вел ее на задний двор. Крапива и слепой бы не упала на знакомых тропинках, но шлях все равно завязал ей глаза платком.

– Вот еще, – бормотала она недовольно. – О чем думаешь, глупый? К битве готовиться надобно, а ты что?

– А я, можэт, и готовлюсь, – таинственно отвечал Шатай. – Нэ дам тэбя в обиду. Вэришь, аэрдын?

Крапива вздохнула. Верить-то она верила, да вот к добру ли? Забегавшись со всеми вместе, она и не заметила, как взопрела. Дождь не оканчивался, стоял сырой пеленой в воздухе, потому делалось еще жарче. Шатай же поглаживал прохладной ладонью спину, и девка не противилась. Ну как в последний раз касается ее Шатай? Что Влас боле к ней не подступится, Крапива знала точно и, хоть горьким было это знание, радовалась. Княжич выживет. Вернется в терем да выбросит из головы упрямую травознайку. А там, глядишь, найдет себе ровню да заживет счастливо. Глупая-глупая лекарка! Откуда ж ей знать, что в обозе, что отъезжал от Тяпенок, Власа не было. Хмурый Тур и брат его Несмеяныч, многие из селян, Ласса, мать с отцом и братишки были… Но не княжич.

Сама Крапива пожелала остаться вопреки воле родичей.

– Рожаница не зря наделила меня даром, – сказала аэрдын. – Я буду помогать раненым.

Остался Шатай, мужики, что всех лучше владели оружием, Матка Свея. А вот о том, что с ними вместе к бою готовился княжич, Крапива не ведала.

– Пришли.

Крапива потянулась снять платок, но прохладные руки перехватили ее.

– Ты говорила, аэрдын, что жэлаэшь сдэржать слово и стать мнэ жэной.

У Крапивы в носу защипало. Разве можно в такой час, час перед битвой, говорить о подобном? Перед битвой надобно давать надежду, а не отбирать ее.

– Шатай…

– Сказала, что любишь мэня. Любишь как брата, – нехотя докончил шлях. – Но ты нэ сказала, любишь ли срэдинного княжича.

Травознайке поплохело. Мало того что Влас у нее из мыслей не идет, так он, оказывается, еще и Шатаеву голову занимает! Он рванулась:

– Пусти!

Нет. Хоть шлях и был худощав, а в племени и вовсе слыл слабейшим, но то ли успел возмужать за время, проведенное с аэрдын, то ли сама Рожаница наделила его силой. Он сжимал ее крепко – не шелохнуться.

– Шатай, пусти. Влас уехал с отцом. Я сдержала слово. Все! Я не стану говорить… о нем.

А и что сказать? Что тошно делается всякий раз, когда она вспоминает, как прогнала княжича? Как кричала, что ненавидит? Верно, ненавидела. За то, что упрям и горд, за то, как жарко ласкал, и за то, как хорошо ей было с ним вместе.

И тогда ее уста обжег поцелуй. Будто пламенем обдало. А Шатай все так же стоял позади и то ли обнимал, то ли держал насильно…

Горячие руки распутали узел и сняли повязку. Влас стоял пред нею и ухмылялся, да только счастья в той ухмылке не было нисколько.

– Молчишь, значит?

Горло перехватило.

– Влас… Ты зачем здесь?

В черных глазах вспыхнул уголь. Княжич снова накрыл ее уста своими, а потом обнял. Да не так, как делал прежде. Не вызывая постыдные мысли и не обжигая. Не горячо. Тепло. Они стояли подле нее: пламень и лед. Княжич и шлях. И обнимали ту, кого ни один не мог отпустить.

– Не любишь, – сказал княжич. – Никогда не простишь и не примешь, так ведь?

Крапива хотела ударить его. Крикнуть: «Да как же так? Неужто мало я отдала тебе? Неужто еще что-то надо, чтобы показать… доказать…»

Но Влас наклонился, поднимая с земли пустой мешок.

– Тогда запомни, – прошептал он, едва касаясь ее волос, – что я люблю. Потому и…

Не договорив, он накинул мешок ей на голову. Грубая ткань накрыла плечи и торс, разве что ноги маленько торчали. Крапива взвизгнула, запоздало встопорщились листья крапивы на ее теле, встрепенулось колдовство. Но куда там жечься сквозь холщу, которую и шилом не сразу проткнешь?

Крапива пиналась и визжала, но кто-то, то ли Влас, то ли Шатай, поднял ее с земли. Второй подхватил брыкающиеся ноги, и понесли. Скоро стало ясно куда: животом девку уложили на седло, а после надежно привязали веревкой. Тяжелая ладонь легла на бедро.

– Запомни, шлях, – хмуро сказал княжич, – если обидишь ее… словом или делом…

– Знаю, – ответил Шатай.

Крапива извивалась змеей и ругалась на чем свет стоит. Она не видала, как мужчины свирепо поглядели друг на друга, раздули ноздри… и обнялись.

– Прощай, – сказал Влас.

– Прощай, – кивнул Шатай и вспрыгнул на звероптицу.

Княжич глядел на жеребца со связанной девкой и чудно́го зверя Байгаль, догоняющих удаляющийся обоз. Всего больше хотел он бегом помчаться следом. Но не все тяпенцы пожелали покинуть родные края. Некоторые решили принять смерть там, где провели жизнь.

А долг вождя – защитить свое племя.

Глава 23

Много дурного люди говаривали про Змея и лишь одно хорошее: тех, кто миром признавал его власть, Большой Вождь миловал. Обыкновенно. На том и решил обхитрить его Влас.

В деревне людей осталось – по пальцам сосчитать. С полтора десятка мужей, что согласились с княжичем: не дело отдавать врагу родную землю! Лучше на этой самой земле костьми и лечь. У этих нашлись охотничьи луки, ножи, пики да рогатины. Еще столько же стариков со старухами, тоже, впрочем, не сидящих без дела. Влас все ждал, когда дзяды' начнут причитать и лить горючие слезы, но они оказались едва ли не проворнее молодых. Старухи накипятили воды да повтыкали в уголья ухваты со сковородками. Нагреются добела – станут страшным оружием супротив недруга, а бурлящей водой можно окатить подступающий к воротам отряд. Несколько баб тоже осталось во главе со Свеей. Матка вооружилась подобно мужику, и в том, что до