Летний сад - Полина Саймонс

– Между нами просто тупик. Я знаю, ты думаешь, у нас нечто вроде романтических отношений, и я определенно не ожидаю большего, я не прошу тебя о большем. В Ленинграде мне достаточно того, что я задерживаюсь в твоем кабинете после работы. Но я не предполагала, что тебе кажется, будто я тебе принадлежу даже в Луге.

Татьяна снова стала напевать. Марк что-то сказал.

– Это то, чего хочешь ты, так? – сказала Даша. – Чтобы я отдавалась тебе на пятнадцать минут во время обеденного перерыва или между пациентами – на диване в приемной, перед тем как ты убежишь домой к жене, а я отправлюсь домой спать в одной кровати с сестрой? Но есть ли что-то большее, Марк? Мне так не кажется. Я думала, мы уже и так выжали слишком многое из той сухой тряпки, которая представляет собой наши взаимоотношения.

Гм…

Марк что-то сказал. Похоже на «но я тебя люблю».

– А ты любил меня, когда я забеременела в прошлом году?

Ох нет!

– Что ты тогда мне сказал? Должно быть, ты говорил «я тебя люблю», но я услышала «Даша, мы ничего не можем поделать! Нам некуда деться». Должно быть, это и означало «я тебя люблю». И я понимала, что ты прав. Разве я жаловалась? Я просила тебя пойти со мной в больницу? Нет. Я пошла одна, после работы, и стояла в очереди, как другие женщины, а потом другая женщина, совершенно незнакомая, помогла мне добраться до дому. И на следующий день я вышла на работу. И все продолжилось как прежде. Ох, кстати, я тоже тебя люблю, Марк. – Даша уже плакала.

Гм…

– Я отказалась от своей жизни, – продолжила Даша. – Отказалась в двадцать один год. – (Татьяна не могла гудеть достаточно громко, чтобы заглушить прерывистый голос сестры.) – Но знаешь что? Думаю, я предпочту пять жарких минут в лесу со Стефаном двум годам на том холодном диване с тобой!

– Я люблю тебя, действительно, – слабо произнес Марк. – Я приехал сказать, что намерен сообщить жене – я ухожу.

– Тебе лучше сделать больше, чем придумать, как это сказать. Тебе бы лучше придумать, как ты уйдешь.

– Я думал, мы могли бы пожить в кабинете, пока нам найдут новое жилье.

– В кабинете? Что, на диване? – Даша помолчала. Потом тихо сказала что-то, чего Татьяна, к счастью, не расслышала. Потом она добавила громче: – А почему ты не можешь просто сказать, что это она должна перебраться куда-то еще? Скажи, что это она должна уйти, а не ты. Почему она должна остаться? Это твоя квартира. Она записана на тебя. И это ее проблема, если ей негде жить.

Марк что-то пробормотал, Татьяна не расслышала, но зато услышала ответ Даши:

– Да ты смеешься? О боже мой! Боже мой!

– Она мне сообщила только на прошлой неделе, – быстро произнес Марк. – Я не знал. Она говорит, теперь незаконно избавиться от него.

– О да, вот причина оставить ребенка! – закричала Даша.

– Ну, она сказала, что и не хочет от него избавляться.

– Она тебе сказала, что у нее будет ребенок, и ты теперь стоишь передо мной под цветущей вишней и придумываешь, как от нее уйти?

Татьяна услышала звуки борьбы, звук пощечины, шаги, плач, услышала, как Даша уходит, плача и говоря:

– Какое же ты дерьмо, Марк! Какое же ты чертово дерьмо!

Марк остался снаружи, курил. Татьяна слышала его даже сквозь подушку на голове, как он пинал ветки, что-то бормотал, закуривая одну сигарету за другой.

Он уехал обратно в Ленинград на следующее утро, на рассвете, в тумане. Никто не видел, как он уходил, кроме Татьяны, провожавшей взглядом его сутулую спину и сумку в руке, когда Марк тащился по дороге. Она смотрела ему вслед, пока он не исчез из вида, а на пастбище вышли коровы и зазвенели колокольчиками.

Татьяна даже не читала, она просто лежал на боку и жалела свою несчастную сестру.

Вечером в субботу, после похода с Дашей в женскую общественную баню, они молча возвращались домой, чистые и горячие, красные. Сайка, которая в баню не ходила, спросила, хочет ли Татьяна выйти поиграть, но Татьяна снова отказалась. Дома Даша взбила для Татьяны яичный желток с молоком и сахаром, и Татьяна, выпив это, улеглась на диван на веранде, положив голову на колени сестре.

– Дашенька, сестренка…

– Да? – Голос Даши звучал печально.

Татьяна сглотнула:

– Хочешь послушать смешную историю?

– О да, пожалуйста. Мне просто необходимо что-нибудь смешное, чтобы взбодриться. Расскажи, милая.

– Сталин, как председатель президиума, вышел перед парламентом с короткой речью, минут на пять. Ему зааплодировали. Все встали и аплодировали минуту. Потом еще минуту. Потом еще минуту. Они стояли и аплодировали. Но… еще минута. Аплодисменты. Они стояли и продолжали аплодировать, а Сталин стоял перед ними на трибуне со скромной улыбкой, просто воплощение скромности. Еще минута. Аплодисменты. Никто не знал, что делать. Они ждали какого-то сигнала, но от скромного невысокого человека сигналов не было. Еще минута прошла. А они все стояли и хлопали. Уже одиннадцать минут прошло. И никто не знал, что делать. Кто-то должен был прекратить аплодисменты. Но кто? Двенадцать минут… тринадцать… А он все стоял на трибуне. А они стояли в зале. Четырнадцать минут. Пятнадцать… Наконец через пятнадцать минут министр транспорта перестал хлопать. И тут же все в зале остановились. А на следующей неделе министра транспорта расстреляли за предательство.

– Таня! – воскликнула потрясенная Даша. – И это должно быть смешно?

– Да, – кивнула Татьяна. – Смешно, потому что могло быть хуже. Министром транспорта могла оказаться ты.

– Ты с ума сошла! – Даша отодвинула Татьяну с коленей и встала, чтобы взять сигарету. – Где вообще ты могла услышать такое?

– Бланка. Берта. Олег. Деда. Всем понравилась эта история.

– Я тебе запрещаю такое рассказывать!

– А ты кто, моя мама?

Даша умолкла, прикуривая.

Татьяна погладила ее по руке:

– Извини. Когда, кстати, мама уезжает? Она меня снова наказала, ты знаешь. Я не могу выходить из дому четыре дня.

– Ты это заслужила, ты же копала ямки в земле, чтобы она споткнулась!

– Ямки были не для нее, а для Паши.

– Что-то я не видела, чтобы Паша за тебя заступился, когда мама порола тебя крапивой.

Татьяна потерла воспаленные ноги. Она не знала, что еще сказать.

– Даша… ты расстроена?

– С чего мне расстраиваться? – Говоря это, Даша выглядела очень расстроенной.

Татьяна не ответила, всматриваясь в сестру.

– Не лезь в дела взрослых, Танечка, хорошо? – прошептала Даша. – Мы сами