Пшеничная вдова - Данила Скит

– Будет больно, – тихо сказал ей Реборн.

– Пусть, – так же тихо ответила Исбэль.

Он уложил ее прямо на стол. Распаренное тело Исбэль облепила мука, сделав его молочно-белым: ноги, живот, грудь. Даже волосы уже были не такими рыжими, угаснув в рассыпчатой белизне. Реборн скользил в ней, ощущая, как внутри него окончательно трескается лёд. Пекарню, прорываясь сквозь треск распалившегося огня, наполнили звуки любви. Порочное хлюпанье и громкие шлепки заставляли Исбэль краснеть, сжав кулачки. Иногда боль становилась такой сильной, а толчки грубыми, что она готова была впиться в его спину коготками, но удерживала себя, чтобы не сбить настрой короля. Толчок – зернышко упало в холщовый мешок крестьянина, а потом еще одно. Это была сладкая боль, в ней было много жизни. Реборн целовал Исбэль почти не отрываясь, словно боялся, что женщина под ним куда-то исчезнет. В какой-то момент он ускорился и напрягся так сильно, будто мышцы его превратились в камень. Девушка ощутила, как боль ее растворяется в горячем семени. Из горла Реборна вырвался рык, сердце его билось как бешеное. Он не отстранился, крепко обнимая Исбэль, вдыхая терпкий вербеновый аромат бело-огненных волос. Девушка гладила мокрые от пота волосы, слушая, как успокаивается его влюбленное сердце.

– Я больше не пшеничная вдова, – сладко прошептала Исбэль.

Реборн приподнялся, взглянув в перепачканные мукой лицо. И впервые улыбнулся. В глазах его не было больше холодности льда и мрачности камня. В них отражалось весеннее, счастливое небо. Поцеловав ее в мучной носик, он произнес:

– Нет, теперь ты мучная королева.

Пекарню озарил звонкий, весёлый девичий смех. И вдруг послышался треск.

– Ой, что это? – только и успела охнуть Исбэль, как дубовый стол рухнул вниз, вместе с королем и королевой, окончательно вываляв их в муке.

Глава 36. Восточники

В последнее время оба нуждались в объятьях. Реборн совершенно случайно сталкивался с Исбэль в течении дня, и только один раз признался, что искал ее намеренно. Он притягивал ее к груди, гладя шелковистые волосы, а она жалась к нему, как ручной бельчонок. Тук-тук. Тук-тук. Исбэль прислушивалась к учащенному сердцебиению, и к тому, как оно успокаивалось, только хватка сильных рук становилась ещё сильнее.

– Прошу, верь мне, – голос Исбэль потянула лёгкая дымка печали, – Для Восточников вы враги, а я заложница, – тихо произнесла она, уткнувшись в грудь Реборна. Услышал ли он ее?

– Мне нужно знать, к чему готовиться, – вербеновый аромат ее волос, казалось, проел его кожу, расплавил кости и навсегда поселился в сердце, – Они готовы разговаривать только с тобой… Смелое желание. Так поступают только находящиеся в отчаянии, кто имеет неоспоримое преимущество или глупцы. Ничего из перечисленного к восточникам не подходит. Те, кто могут научить фокусника колдовать не склонны ставить ультиматумы. Они плетут сети. Следовало бы послать лорда Антрантеса к ним на переговоры, – Реборн усмехнулся, – Хотел бы я посмотреть, как кобра танцует с гадюкой. Вот только ему я совсем не доверяю. Исбэль… я не против оставаться в неведении, но как будет выглядеть король, если он узнает обо всем только в момент встречи?

– Из всех Блэквудов только у тебя разум идет прежде, чем сталь, – улыбнулась Исбэль и взглянула в глаза мужа, – Ты сможешь принять нужное решение, не обдумывая ничего наперед, – Реборн всегда считал себя не глупым человеком, но глядя на девушку в своих объятьях начинал в этом сомневаться. Куда девается его разум каждый раз, когда она оказывается рядом? – Восточники должны доверять Теллостосу. Слову старой короны и слову новой… Только так они почувствуют себя в безопасности… они настолько же хитры, насколько и осторожны.

– Трусливы.

– Нет, осторожны. Не все, кто отказывается хвататься за сталь, имеют мелкие души.

– Когда я осаждал столицу, они даже не набрались смелости высадиться у наших берегов.

Исбэль закусила губу, подавляя желание возразить.

– Я прошу только поверить, – сказала она и посмотрела взглядом теплым и ласковым, словно последнее солнце уходящего лета, – Ты же можешь сделать это для меня?

Реборн поцеловал теплые губы, заставив их раскрыться. Ему казалось, что сейчас он готов даже сброситься со скалы, если бы Исбэль попросила. Теплота женщины сделала его совсем безвольным. Реборн готов был пойти на любые уступки за поцелуй, за ласковый взгляд. На него так смотрела только мать. Когда она умерла, вокруг остались совсем другие взгляды. Они были какими угодно: холодными, требовательными, надменными, любопытными, лебезящими, уважительными и презирающими, скрытными и правдивыми, какими угодно, но только не ласковыми. Не дождался такого взгляда он и от собственных сестер, а о брате и отце и говорить было нечего. Реборну нравилось, как Исбэль зажигается от его прикосновений, как она прикрывает глаза от удовольствия, как легкая улыбка блаженства касается ее губ. Да, за это он готов был отдать все и выставить себя любым дураком.

Корабли Восточников прибыли через две луны.

В залив главной гавани вошли пять боевых галей с широкими полотнами нежно-розовых парусов и дюжина добротных карраков.

«Будто собрались в бой», – с уважением подумал Реборн, наблюдая, как пристает к гавани самая большая галея.

Золотая, с лазурной полосой по корпусу. На парусах гордо реяла крынка молока в объятьях острого серпа-полумесяца. «Золотое вино» имело длинный, словно у меч-рыбы, нос и непомерную гордость.

– Не сочтите за оскорбление, король Реборн Блэквуд, – склонил чалму из бело-синей парчи посол Джарум Аммарис, – Такие предосторожности продиктованы исключительно страхом. Да, мы вас боимся. Но ведь где страх, там и уважение, – улыбнулся он. Реборн уловил лукавство в его улыбке, но для этого не пришлось напрягать струны души – восточники жили с надеждой обмануть саму хитрость.

Вышколенные плотники Восточников за час собрали большой помост из лиственницы, водрузив стол, уставленный явствами. Здесь был и пурпурный виноград из королевских садов Коршира, и копчёные куропатки с апельсиново-горчичной коркой, и гора пугливых устриц. Редкий деликатес водился только у восточных берегов и был привезен не случайно. Водяные сети преодолели тысячи лиг – далеко не каждому удавалось догнать мелкотню не больше женского мизинца, дающюю деру при малейшей опасности. Устричных дел мастера постарались на славу, чтобы дань уважения сравнила методы предосторожности восточников. Устрицы обложили золотыми цветами, инкрустированными яркими рубинами. Стол ломился от вина. Дурманящий аромат молочного локо не мог унести даже старательный бриз.

– Если ваши корабли до сих пор в гавани, значит, я не счёл это оскорблением, – строго сказал Реборн, откинувшись на спинку высокого кресла, – Очень надеюсь, что не буду так считать и по окончании встречи.

Джарум Аммарис скользнул за стол,