Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков

– Есть ли среди вас эмир, кто может говорить от имени султана? – спросил Монфор. – Я Филипп де Монфор, сеньор Тира и Торона, буду вести переговоры от имени моего короля Людовика IX.

Не прошло и пары минут, как на красивом тонконогом аргамаке появился в позолоченных доспехах и белых одеждах эмир.

– Вам повезло, рыцарь! Я эмир Зейн эд Дин, на прошлой неделе мы уже говорили с каким-то дерзким рыцарем о перемирии. Но безуспешно. Предложения султана не изменились, а ваши?

– Дамиетта за Иерусалим, вы даете право нашему войску свободно покинуть Египет, в обмен король согласен остаться заложником у султана, – мрачно проговорил Монфор.

Эмир просиял, слез с коня, снял тюрбан с головы.

– Это другое дело, рыцарь! Зачем вы так долго с вашим королем откладывали правильное решение! Ведь оно стоило жизни многим христианам!

Монфор снял с пальца золотой перстень с печаткой и протянул эмиру, чувствуя себя словно искупавшимся в чане с дерьмом. Эмир взял перстень, повертел, примеряя, к какому из пальцев он подойдет, а потом надел. Договор был заключен.

Войско крестоносцев на равнине перед городом Фарискур продолжало отчаянно сражаться за свою жизнь. По сути, никакого общего командования не было, растянувшиеся подразделения вели каждый свой бой, часто не имея возможности взаимодействовать с другими. Сарацинская конница легко разделяла, окружала отряды христиан, не давая им соединиться друг с другом. Сарацины подскакивали чуть ли не вплотную, расстреливая из луков в упор массы крестоносной пехоты. Тот, кто смог закрыться щитом спереди, получал стрелу в спину, и наоборот. Измученные долгим ночным переходом, голодом и болезнями крестоносцы пали духом. Они умирали под стрелами врага без возможности ответить на выстрел, без шанса спастись. Сарацины видели крайнюю усталость своего противника и с удовольствием пользовались этим, вновь и вновь посылая тучи стрел, нещадно косивших воинов Христа.

Вот уже повалили графа Альфонса де Пуатье вместе с его конем. Коннетабль Эмбер де Божё, собрав израненных рыцарей Пуату, Шампани, Иль-де-Франса, повел их на выручку брату короля. Ударили дружно в остановившихся над графом сарацин, разметали их, убили, подняли Альфонса де Пуатье. Но к ним поспешили другие – гвардия султана хотела помериться силой с европейскими рыцарями. Мамлюки превосходили числом, были сыты и здоровы.

Маршал Франции Жан де Бомон, раненный, упал с коня, попытался подняться, но его уже схватили за латные перчатки, сорвали шлем, с размаху врезали по лицу, а когда маршал завалился, его стали вязать.

Герцог Бургундский отступал к реке, теснимый мамлюками при поддержке бедуинов на верблюдах. С ним осталось лишь пять не раненых рыцарей. Их кололи копьями, стреляли со всех сторон из луков так, что щиты рыцарей превратились в ежей. Попытавшиеся прорваться к герцогу Готье де Немур с братом Анри де Клеманом стремительно налетели на врага вдвоем, сея вокруг смерть, ударами мощных булав обратили в бегство противника. Герцог был спасен, но неподалеку от них, побросав оружие, с отчаянными криками бросились к реке не менее пятидесяти копейщиков и арбалетчиков, преследуемые вдвое меньшим числом конных сарацин.

Герцог увидел, как вяжут графа Анжуйского, а последние остававшиеся при нем провансальские рыцари лежат рядом, окровавленные, с отрубленными головами. Стрела, взявшаяся невесть откуда, попала в шею коня Готье де Немура, еще несколько стрел тяжело ранили Анри де Клемана, попав ему в спину и правый бок. Оба рыцаря упали. Герцог Гуго Бургундский отчаянно искал выход, но не находил – всюду сарацины побеждали, а крестоносцы, теснимые, обессилевшие, умирали или сдавались в плен.

И вдруг кто-то крикнул:

– Рыцари, сдавайтесь! Так приказал король! Не дайте его величеству погибнуть!

Был ли то голос человека, хотевшего во что бы то ни стало выжить, либо глас погибающего, думающего, что его слова могут спасти соратников, – во всяком случае, этот человек не знал, что происходит с королем, и действовал самостоятельно, сводимый с ума тысячами гибнувших вокруг христиан. Никто из крестоносцев и мысли не имел выяснять, правда ли, что таков приказ короля, слова отчаявшегося прозвучали сами приказом, которого все долго ждали. Люди устали терпеть лишения, голод замучил их, отобрал последние силы, все понадеялись на милосердие Божье, которое не даст сарацинам измываться над пленниками.

Один за другим отдельные воины или целые отряды христиан стали бросать оружие, глядя на пример своих товарищей. Сдавались копейщики, арбалетчики, рыцари, вооруженные слуги, кузнецы и другие работники, бежавшие из лагеря под Мансурой. Сдавались без лишних слов, оговорок, с именем Господа на устах, с мольбой о воде, еде и пощаде.

В короткое время войско крестоносцев перестало существовать. Оставшихся в живых воинов Христа окружили сарацины и начали вязать.

Эмир Зейн эд Дин, поглядывая на равнину, где шла битва, расспрашивал Филиппа де Монфора о здоровье короля. Сеньор Тира и Торона не хотел говорить эмиру о болезни его величества, чтобы тот как-нибудь не выторговывал условия получше для своей стороны. И хоть многие сарацины видели больного короля, не имевшего сил подняться с коня, Монфор все отрицал, твердя о его полном благополучии и отсутствии ранений.

Эмиру нравился изумруд на кольце Монфора, и он очень хотел оставить его себе, но все чаще его вопросы парламентеру христиан задавались невпопад, все больше он всматривался в происходящее на равнине близ Фарискура. Наконец оттуда донесся победный рев. Тысячи коней, поднявшие пыль, мешали понять, что происходит.

Вскоре появился всадник. Запыхавшийся, но счастливый, судя по улыбке, он сказал эмиру несколько слов и поскакал обратно.

Эмир пристально посмотрел в глаза Монфору и медленно снял кольцо, протянув его крестоносцу.

– Условия изменились, рыцарь! – сказал он твердо. – Ваша армия сдалась. И потому перемирие на прежних договоренностях теперь невозможно.

Филипп де Монфор слышал, как шум битвы стих, исчезли, поднятые вверх, рыцарские стяги. Зато барабаны сарацин били громко и ветер доносил обрывки победных фраз благодарности Аллаху из многих из тысяч глоток.

Филипп де Монфор, понурив голову, вернулся к королю.

– Все кончено, ваше величество. Наше войско разгромлено и сдалось. Эмир не хочет обсуждать больше с нами никаких условий, кроме добровольной сдачи в плен.

Людовик, лежа на кровати, в волнении поднялся, не зная, что сказать, безнадежно вглядываясь в лица рыцарей, заполнивших комнату.

– Господи, как же ты допустил это?! Господи, за что? – лепетал растерянный король. – Дайте мой меч, я не хочу лежать здесь вот так, беззащитный, как легкая добыча.

– Ваше величество! – сурово произнес Гоше де Шатильон и