Король Людовик Святой - Сергей Евгеньевич Вишняков

встал перед королем на одно колено. – Вот ваш меч. Мы все в этой комнате, да еще те, что на улице с лошадьми, последние христиане в этом краю, что еще могут сражаться. Мы не подведем вас! Умрем, но не отдадим своего короля мерзким язычникам!

– Да, в плен я больше не хочу, – пробормотал Филипп де Нантей, вспоминая пытки в каирской тюрьме. – Лучше смерть.

Рыцари переглядывались, молча принимая последнее решение в своей жизни и прощаясь друг с другом.

Жоффруа де Сержин не знал, как поступить. Он не хотел оставить своих боевых товарищей, но и не мог бросить короля. Людовик, видя замешательство верного знаменосца, сказал:

– Добрый мой Сержин! Спасибо тебе за все. Истекает наше время, нет смысла цепляться за его крохи. Я слаб и не могу выйти с вами, но ты иди. Прошу только, обернись Орифламмой и надень на нее кольчугу, чтобы королевское знамя не попало к сарацинам. Друзья, братья мои, пусть Господь нас примет сегодня к себе. Помолимся и с честью взглянем в лицо смерти.

– Как есть-то хочется! – пробормотал Жан де Валери, машинально проводя по животу, стянутому кольчугой. – Хоть бы кусок хлеба. Сил уж нет меч держать.

– Пойдем, Валери. Господь терпел и нам велел, – проговорил мрачно Филипп де Нантей.

Сорок пять королевских рыцарей сели на коней. Гоше де Шатильон выехал вперед, взяв командование на себя. Три сосновые шишечки на его гербе сейчас выглядели особенно одиноко на широком лазоревом поле. Почти так же одиноко, как маленький рыцарский отряд в поселении, окруженный шестью сотнями сарацин.

Через поселение шла одна центральная дорога. В начале ее, у первых домов, стоял эмир со своей свитой. Позади путь перекрыли спешившиеся сарацины.

– Сдаетесь, рыцари? – крикнул Зейн эд Дин.

– Убирайтесь к дьяволу! – крикнул в ответ Филипп де Монфор.

Эмир усмехнулся и отъехал в сторону. Казалось, путь свободен, и Гоше де Шатильон медленно двинулся вперед. Но тут послышался топот. Сотни конников, спеша, толкая друг друга, перекрыли путь и частично въехали в поселение Мониат. Они натянули луки.

– К Шатильону, рыцари! К Шатильону, мои славные воины! – раздался гордый, бодрый крик, и крестоносцы рванулись на сарацин.

В Евангелии от Иоанна сказано, что нет большей любви, как если кто положит душу за друзей своих. Редко те, кто носил гордое звание рыцаря, дружили между собой, чаще соперничали. А если и дружили, то обычно с детства или когда долго находились рядом в походе. Королевские рыцари Людовика IX воплощали, скорее, последний пример. Они родились в разных французских землях, у всех был свой путь ко двору или в охрану его величества, но всех их объединяла общая любовь к своему сеньору и беспрекословная верность долгу. Кто-то происходил из древних, славных фамилий, кто-то хотел впервые снискать славу. И здесь, на единственной дороге в Богом забытом Мониате, они бились впервые не за короля и Господа, не во имя подвигов, а друг за друга. Ибо лишь пока был жив тот, кто подпирал спину, жил и другой. Зная, что никто не расскажет об их последней битве, рыцари сражались так рьяно и неистово, как никогда им еще до этого не приходилось. Они умирали без покаяния, без возможности сказать последнее слово, без надежды. Стоя на трупах поверженных сарацин, коней, равно как и на трупах товарищей, рыцари среди залитых кровью стен домов наглядно показывали далеким безмолвным небесам, что такое отчаяние обреченных. Когда перебитые руки уже не могли держать меч и щит, крестоносцы старались хотя бы задавить своим телом врага, свалив и подмяв под себя. Когда израненные ноги уже не держали, они сражались на коленях или лежа пытались тыкнуть врага мечом или кинжалом.

Вся дорога в несколько слоев оказалась завалена трупами. По ним можно было только карабкаться, чтобы перейти эту страшную, окровавленную преграду. Сарацины отступили, чтобы перевязать раны и ввести в бой новые отряды.

Гоше де Шатильон вытащил стрелы из щита и кольчуги, а те, что глубоко проникли в его плоть, просто обломал до наконечника. Он, весь истекая кровью, снял и отбросил в сторону шлем, чтобы напоследок хорошенько подышать. Оглянувшись, Шатильон насчитал семерых рыцарей, таких же израненных, но не сломленных, как и он.

Они отошли к узкому переулку у дома, где лежал король.

– Здесь, господа, наше последнее пристанище! – с трудом проговорил он. – Здесь наш рубеж! Я никогда не думал, что смогу убить столько врагов на пустой живот! Давайте же убьем их еще больше.

Как раз в это время в переулок плотной массой стали входить две сотни свежих, еще не побывавших в бою сарацин, жаждущих победы, оскалившихся, предвкушая, как они убьют последних рыцарей короля.

И началась страшная резня.

Король все это время лежал на кровати. Сначала он долго молился, потом стал думать о Маргарите, об их ребенке, который вот-вот должен родиться, о матери и других своих детях. И эти мысли наполняли его душу светом. Он не хотел представлять, что будет с королевством после его смерти, что будем с Маргаритой и остальными в Дамиетте, ведь все это уже неизбежно, а последние минуты жизни убегают.

Когда последние душераздирающие крики разрубаемых на куски рыцарей за стеной дома затихли, король понял – настал его черед. У него не было сил встать и сражаться, но хотя бы попытаться он был обязан. Взяв меч, Людовик сполз с кровати и встал, опираясь на нее, ожидая, когда сарацины войдут. Хозяйка дома голосила в соседней комнате, сбивая короля с мыслей. Он подумал, с какими последними словами или мыслями лучше умереть – о Боге, семье или Франции?

Сарацины вошли толпой, ничуть не испугавшись королевского меча, который Людовик выставил впереди себя, держа обеими, слабеющими руками. Его окружили, грубо схватили за запястье, обезоружили, стали вязать и цеплять тяжелые железные кандалы.

Глава шестая. Переговоры

В полубессознательном состоянии короля на корабле отправили в Мансуру. Он плохо соображал, что происходит, знал только, что он пленник сарацин и где-то наверняка должна находится его сдавшаяся в плен армия. Людовик постоянно просил пить, показывая пальцем на рот. Воду ему давали свежую, приятную, чем-то подслащенную. Когда же требовалось поганое ведро, король сам пытался доползти до него и сесть, жестами прося сарацин отвернуться. Попив и облегчившись, он закрывал глаза и путано пытался шептать молитвы.

Когда галера причалила к берегу и короля под руки вывели на сушу, он увидел остатки обоих своих лагерей – полностью опустошенные грабителями и сваленные палатки, мусор, фрагменты оборонительных палисадов. Смотреть