Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

всеми шел обедать в просторную трапезную. Здесь их встречал незамысловатый, но страстно желаемый, как можно желать единственный осязаемый прием пищи в день, набор блюд: чечевичная похлебка, хлеб, чеснок, орехи, редко рыба, с которым расправлялись быстро, но на удивление чинно. Остаток дня он посвящал занятиям военным делом заодно с теми из обитателей лазарета, кто уже встал на ноги. Тут поначалу исполнял роль шута, над которым, опять же добродушно, потешались опытные воины. Но шло время – Титус мало-помалу высох, оброс мышцами, стал жестким, как пихтовая доска. Только ночами вспоминал свою странную, составленную из двух половинок жизнь.

Воспоминания приносили с собой неопрятный, похожий на ком грязного тряпья ворох вопросов. Почему все так вышло? Могло ли выйти иначе? Или же было предопределено ему заранее, как роль? Он спрашивал, понимая, что ответов у него нет, потому, наверное, с некоторых пор начал перед сном общаться вслух с Архивариусом – то есть, конечно же, с воображаемым Архивариусом, чей величественный облик проступал поверх давящих на сердце мыслей. Тот, правда, тоже не отвечал – разве что иногда буркал неразборчиво себе под нос нечто многозначительное. Обычно молча слушал, поблескивая толстыми стеклами очков, будто посылая в пространство световые сигналы азбукой Морзе. Чтобы поддержать беседу, Титус рассказывал заодно о том, как прошел день.

– Подтянулся на перекладине пятьдесят раз. Три года назад еле-еле получалось пять.

– Изучали на фехтовании новый прием, «укус гадюки». Первым же выпадом повредил плечо наставнику. А когда-то он смеялся надо мной: крестьянин с палкой.

– Смешно вспомнить, прежде я боялся подойти к лошади. Теперь могу запрыгнуть на нее, когда та бежит рысью.

Он не замечал, как пытается сообщить о себе нечто такое, чтобы Архивариус мог порадоваться за прогоревшего избранника. Еще, наверное, то было что-то вроде устного дневника, ведь писать на бумаге, хоть убей, он теперь не мог – с самого дня изгнания из замка не прикасался к перу, при одной мысли о том тело начинало трясти, словно в лихорадке. Даже на птиц с длинным оперением не смотрел, когда на рынке проходил мимо рядов с дичью. Выговорившись, облегчив душу, к полуночи Титус обычно засыпал.

Но в последнее время даже разговоры с Архивариусом не помогали одолеть тревожную бессонницу. Вот и сейчас внутри беспокойно ворочалось противное, холодное – как змея туда забралась. Всему виной эти слухи. В городе, куда приходилось выезжать с разного рода поручениями, начали поговаривать: вода во время приливов поднимается выше обычного. Каждый раз море по чуть-чуть прибавляет, отвоевывает себе часть берега. Поначалу он не обратил внимания. Мало ли о чем болтают в тавернах пьяные рыбаки? Но слухи о потопе не выдохлись, не заглохли, как случается с кабацкими небылицами, – напротив, разрастались, словно снежный ком. Он пытался отойти в сторону, прогнать предчувствия, камнем тянувшие в почти забытое прошлое. Но этот шепчущий что-то бессвязное, будто больной в бреду, шлейф из случайно подслушанных слов и тягостных выражений незнакомых лиц снова и снова задевал его. Мысль, прячась и лицемеря, все равно билась над загадкой морских приливов, заполняя тело тягучей, долго не отпускающей тоской.

«Нет, так не заснуть. Надо выйти, остыть».

Ночная свежесть в самом деле окатила за порогом с головы до ног – будто занырнул после духоты кельи в холодную воду. Спрятавшись за колонной галереи, Титус жадно, как спасенный только что утопающий, хватал ртом влажный воздух. Было самое начало марта. Ночь выдалась облачная, безлунная. Монастырский двор освещал рваный, жонглирующий тенями свет факелов. Засевший в оливковой роще прямо за монастырской стеной соловей свистел так, что звенело в ушах. Когда же он внезапно оборвал трель, Титус услышал голоса, доносившиеся из обращенного во двор оконца башни.

– Все выше и выше, – сухо сказал первый, незнакомый ему. Возможно, то был кто-то из начальников ордена, прибывший утром на корабле. – Сегодня в прилив вода залила причал. Люди напуганы, нельзя делать вид, что ничего не происходит. В городе отловили очередного проповедника, он утверждает – в море накануне Судного дня завелось чудище Левиафан. Оно растет день ото дня, потому и поднимается вода.

Второй голос, низкий и звучный бас аббата, ответил после долгой паузы:

– Когда это началось? В январе?

– Да. С тех пор вода все время прибывает.

– Может быть, на севере выпало больше снега, чем обычно?

– Не смешите меня, ваше преосвященство. Паломники рассказывали, зима выдалась самая обычная. И потом сколько нужно снега, чтобы вода в море поднялась на три локтя?

– Что же это, по-вашему?

– Новый потоп.

Аббат молчал. Внутри у Титуса что-то натянулось, он ждал, чтобы тот лишь посмеялся в ответ, и так разговор был исчерпан. Но аббат вместо того спросил, тяжело и неохотно:

– За что же Господь решил столь сурово покарать нас?

– Люди снова возгордились. Решили, что им дозволено менять устроенный порядок жизни. Вот вам лишь один пример. Недавно я был на Мальте, где по приказу наследника Сан-Маринского извели леса, чтобы сеять пшеницу. Теперь там пересохли все ручьи, обмелели реки, населению грозит засуха и голод. Вмешательство в божественный промысел привело тысячи людей к страданиям. Если же люди сами себя мучают, какой смысл в их существовании? Разве для того создал нас Господь?

– Да, – задумчиво согласился аббат, – наследник Сан-Маринский творит странные дела. На побережье повсюду шастают его люди, что все перекраивают на свой лад. А еще я слышал о машинах, которые он собирает в замке. Они работают сами, без людей. Говорят, наследник заключил сделку с дьяволом.

Собеседник аббата кашлянул, как будто от слова «дьявол» у него запершило в горле.

– Даже если это правда, вряд ли орден способен что-то сделать. Наследник слишком могущественен, чтобы свергнуть его силой.

– Что же остается? Молиться?

– Построим новый ковчег. Если начать немедленно, управимся за полгода. Решение уже принято, осталось выбрать место. Ваши послушники и монахи тоже понадобятся нам.

– Сколько человек он вместит?

– Не более сотни вместе с живностью и припасами.

Поселившаяся в Титусе змея ожила, дернулась, заметалась. Чтобы удержаться на ногах, он отступил на пару шагов, подперев спиной холодный камень колонны. Кажется, однажды так уже было. Воспоминания, которых он почти не помнил, скорее переживал заново, явились и больше не уходили. Ночь прошла совсем без сна, в каком-то другом, но совсем не чужом ему измерении. А ранним утром, когда через крошечное оконце кельи начал стекать неспелый сероватый свет, он решил отправиться в путь – сегодня, сейчас.

2. «Рай для усталого путника»

Никто не спросил Титуса, почему он уходит. В монастыре жили по старому правилу