Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

до звона, до гудения, так, что тело, казалось, вот-вот разорвет на части. Ощущение то балансировало в шаге от безумия, но мысли о нем, вот странность, приходили красивые – рука так и тянулась записать их. Может, думал Титус, бессознательный страх всеобщей смерти, как чудовищные силы гравитации, действующие внутри черной дыры, сверх всякой меры приблизил друг к другу все живое, сделал бытие меньше, плотнее, взаимозависимее? Потому и созданный им мир ощущается как одно существо – напуганное, дрожащее, мечущееся в поисках спасения. Или же, посещало его новое откровение, Волшебное перо ничего не создавало из пустоты, потому как пустота всегда и останется пустой, а забирало для своих чудес в нем, творце, кусочек чего-то, чтобы вылепить то, о чем он писал. Не разросся ли весь этот мир из него, Титуса, как вырастает дерево из семечка? Не потому ли боль и отчаяние всех этих существ – его боль и отчаяние? И умирать придется не только за себя, но и за них тоже? За каждого человека, за животных, птиц, самого последнего муравья?.. Черная, тянущая жилы безысходность временами влекла к земле с такой силой, что хотелось упасть в нагретую дорожную пыль, в ноги отрешенно бредущим навстречу людям и заорать: «Это я, слышите, я виновен в том, что вы лишились земли, крова, покоя и всего-всего!» После одного из таких приступов, когда воля Титуса долго билась в конвульсиях где-то у него под ногами, в голову червем пролезла мыслишка, что завелась в воспоминаниях о вечере на постоялом дворе. Может, и правда чья-то смерть способна спасти этих людей? Вот только стать жертвой должен именно тот, кто по-настоящему виновен. Кто своей бездарностью и ленью обрек мир на смерть… Титус зацепился за это как за последний шанс, мысль начала быстро прорастать в нем, проникая, как вирус, во все иные умозаключения и перекраивая их под себя. То был вполне себе выход – понятный, отменяющий боль, снимающий ответственность.

Огибая горную гряду, дорога занырнула в вековечный лес, мрачный, враждебный, себе на уме – совсем как в детских сказках. Громадные ели до высоты в два человеческих роста были плотно закутаны в траурные саваны из паутины, в воздухе стоял крепкий, веками настоявшийся запах плесени и гнили, ноги по щиколотку утопали в опавших иглах, противно щекочущих ноги. На опушке попался очередной синий указатель, а еще прибитая к нему доска с объявлением:

«Обитавший в сем лесу зловещий людоед Рыгало Третий по приказу наследника Сан-Маринского изгнан из своего замка, и отныне проход здесь безопасен. К осени будущего года дорога будет расширена, в середине леса построен постоялый двор. До тех пор желающим путешествовать более комфортно рекомендуем объехать лес по окружному пути с юга».

Прочитав это, Титус соорудил на лице угрюмую усмешку. Он сам когда-то придумал страшный-престрашный лес по мотивам сказок братьев Гримм и проложил сквозь него узкую, извилистую тропинку. Двойник, по его замыслу, должен был совершить здесь пару ярких подвигов, среди прочего изгнать из замка вышеупомянутого жуткого людоеда и спасти десяток заточенных в башне отчаявшихся пленников. Людоеда Титус, помнится, выписывал особо тщательно, желая раз и навсегда покончить с избитыми клише. Хотя тот был, как водится, под три метра ростом, с кулаками-гирями и мощностью в десяток лошадей, однако имел неожиданные для своего типажа слабости: выращивал в саду розы и играл в шахматы с пленниками на съедение. Как правило, увы, выигрывал, так как был совсем не глупым.

Лес, надо сказать, Титусу-литератору удался на славу. По задумке, все, кто попадал сюда, должны были чувствовать беспричинный, почти мистический страх. И правда – безысходность как влага пропитывала все вокруг и, кажется, капала сверху, с корявых еловых лап. Даже переставлять ноги стало заметно тяжелее, будто изменилась сила земного притяжения. С наступлением же сумерек по телу крохотными ртутными капельками начал растекаться панический ужас, словно температура поползла вверх. Титусу один раз, потом вновь померещилось – кто-то крадется следом, укрываясь за темными пирамидами елей. На ум пришел бессердечно изгнанный двойником из своего законного жилища трехметровый людоед. Нет, тут скорее крупное животное или человек обычных размеров. Он не удержался и спросил безразличным голосом у бредущего рядом монаха:

– Ты ничего не видел?

– Нет. А что такое?

Титус всмотрелся в лицо спутника, и оно вдруг показалось неискренним, фальшивым, как у плохого актера. Все поплыло перед глазами.

«Почему он так спокоен? Не потому ли, что знает наверняка – за нами кто-то идет? Но кто же? Через этот лес не ездят, повозки делают крюк южнее. Здесь некого грабить и нет разбойников… А вот в той деревне, которую мы проходили вчера днем. Да-да… Пара мерзких типов, у церкви. Монах подошел к ним и довольно долго говорил о чем-то. Но вот о чем? Что у них общего? Не просил ли он их о какой услуге? Может, я проговорился во сне? Сказал, кто такой и что натворил? И монах понял, кто должен стать жертвой ради общего спасения?»

– Похоже, зверь, – сказал Титус вслух, вглядываясь в тропинку позади и нащупывая через мешковину рукоятку ножа. – Надеюсь, не волки.

Стемнело так быстро, словно кто-то взял и задул серый, блеклый свет, протекавший вниз через плотное еловое сито. Они сошли с дороги, так как вокруг стало темно хоть глаз выколи, и остановились привалом на крохотной прогалине между елями, зажавшими полянку со всех сторон клешнями-лапами. Разожгли молча костер, пожевали каменные хлеб и сыр. Страх не уходил – напротив, теперь Титус чувствовал себя живой мишенью. Обхватив руками колени, он пододвинулся близко-близко к огню, будто надеялся слиться с ним и стать невидимым для врагов. От пламени волнами шло расслабляющее тепло, но тело трясло колючей мерзкой дрожью. Он воображал, как из-за еловых лап его спину разглядывает сейчас, ухмыляясь, тот самый бродяга со шрамом под глазом, которого они видели в деревне. Приценивается, как половчее сунуть нож в основание шеи, пробует пальцем, остро ли лезвие… Раскачав себя такими мыслями, он вскочил на ноги и выхватил из мешка собственный нож.

– Зови убийц! Пусть делают свое дело! Вот, даже нож для них готов!

С размаха швырнул под ноги капуцину нож – с такой силою, что тот, стукнувшись глухо рукояткой о выступающий из земли корень, высоко подпрыгнул вверх.

– О чем ты говоришь? Какие убийцы?

Монах спросил с таким искренним удивлением, что Титус немедленно пришел в себя. Вопрос, будто волшебное заклинание, сорвал с разума липкую паутину из страха и безумия. Он понял: нет никаких