Титус, наследник Сан-Маринский - Ольга Александровна Власова

Кривоносый уже не слушал. Приложившись к новой кружке, кажется, вообще позабыл об этом разговоре. Заметив Титуса, полез к нему обниматься через стол, брызгая слюной и обливая все вокруг пивом:

– Давай, повеселись с нами, молчун!

Погоняв ложкой разварившуюся гущу в миске, Титус поплелся наверх, в комнатушку. Рухнул без сил на жесткий деревянный чурбан, уперевшись взглядом в хилые полоски света, пробиравшиеся осторожно из коридора через дверные щели. Дурнота не отпускала. Все услышанное выпало внутри тяжелым осадком, от которого мутило, как после пары бутылок вина. Монах говорил о конце света так, будто знал наверняка. Слова откуда-то приходили к нему, он только озвучивал их, как приговор созданному Титусу никчемному миру. Едва заявился обычный вечерний гость, Архивариус, Титус спросил, еле двигая ртом:

– Значит… все и вправду кончено?

Архивариус, по обыкновению, величественно хранил молчание.

– Почему… мне не сказали сразу, еще в карете? В завещании не было ни слова о конце света! Я точно это помню!

Опять непроницаемое молчание. Возможно, Архивариус имел в виду, что после драки кулаками не машут. А может, и не это вовсе, понять было нельзя. Титус, пусть и вибрировал, как отпущенная струна, не знал, о чем еще спросить. Потому, наверное, Архивариус вскоре незаметно исчез, оставив его наедине с собой. Тем временем внизу, в таверне, нарастал какой-то шум: спорили, гремели лавками, били кружки. Похоже, там завязалась неслабая драка. Потом, уже совсем рядом, раздался топот ног и кровожадный крик:

– Стой, придурок! Пора на ужин к Левиафану!

Дверь распахнулась настежь. В комнатушку ввалился тот самый монах, что спорил с кривоносым.

– Помогите! – прошипел он, пытаясь припереть дверь худым телом. – Они обезумели! Хотят утопить меня, чтобы остановить потоп!

Титус вскочил с топчана, а монах в этот момент как раз отлетел к нему под ноги, отброшенный мощным пинком в дверь. На пороге стоял пузатый пьяница и, ухмыляясь, потирал свои огромные волосатые ладони. Но войти он не успел – удар той же самой дверью в лицо остановил его на пороге. Словно о чем-то вдруг задумавшись, кривоносый схватился за голову и начал раскачиваться из стороны в сторону. Сзади напирали его дружки.

– Жертва! Жертва! – дико орали они.

Разбежавшись, насколько позволяла комнатушка, Титус врезался незваному гостю головой в живот. Тот отлетел с остальными преследователями на перила галереи, они треснули, как сухая ветка, и человек пять или шесть попадали с воплями вниз. Сам кривоносый, схватившись за живот, лежал на полу, как огромный карп, жадно хватал воздух ртом и таращил изумленные красные глаза на Титуса.

Подхватив одной рукой мешок с пожитками, а второй – монаха, Титус потащил его к оконцу на противоположной стороне галереи. Им наперерез, ощетинившись палками и кочергами, карабкалась по лестнице целая толпа. Добежав до лестницы в тот момент, когда голова первого из преследователей поравнялась с перилами, Титус со всей силы треснул по ней мешком. Скорее от неожиданности, человек не удержался, потерял равновесие и опрокинулся на спину, увлекая за собой авангард всего отряда. Благодаря этой заминке хватило времени, чтобы выпихнуть монаха в оконце, а потом самому прыгнуть следом.

Титус шлепнулся задом на что-то склизкое и вонючее. Перевернулся пару раз, словно от желания вываляться со всех сторон. Опять навоз – свежий, терпкий, наверняка из свинарника. Хорошо хоть дождь как из ведра. Схватив за капюшон оцепеневшего от ужаса монаха, побежал прочь, хлюпая по лужам, скользя на уплывающей из-под ног грязи и размышляя о том, как неожиданно изменился план с сухим ночлегом.

3. Угрюмый лес

Монах, как оказалось, был ранен. Кривоносый разбил глиняную кружку ему об голову, подло подкравшись сзади. Дождь смыл и остановил кровь, но рану, как рассудил Титус со своим лекарским опытом, лучше было перевязать. На окраине деревни они наобум постучались в дом с огоньком в окне, видимо к какому-то зажиточному крестьянину. Сжалившись или испугавшись, тот дал им полбутылки водки и обрывок чистого холста. Ночь, стуча зубами от холода и слизывая по каплям водку с горлышка, провели под навесом в чистом поле. Утром, продрогшие и невыспавшиеся, зашагали дальше на север, прочавкав в грязи по щиколотку мимо свеженького, намалеванного на деревянном щите синего указателя «Сан-Марино, 50 лиг».

– Почему они набросились на тебя? – спросил Титус после двух часов молчания и бульканья жижи под ногами.

Монах ответил, глядя в одну точку перед собой:

– Людям кажется, что можно избежать смерти, если вместо тебя умрет кто-то другой.

– Отчего ты так уверен в близком конце света?

Монах ткнул пальцем в небо:

– Что ты видишь?

– Там? Солнце.

– А там?

– Деревья, лес.

Попутчик Титуса покачал блестящим, гладко выбритым затылком.

– Солнце, лес… Эти слова ничего не скажут о сути вещей. Я вижу не солнце, не деревья, а стихии, которые их сотворили. Солнце – это земля и огонь, лес – вода и земля. Все вокруг состоит из воды, огня, земли и воздуха, и наш мир существует только потому, что все четыре стихии находятся в равновесии.

Титус вспомнил уроки физики: электроны, кружащие по орбитам атомов; Луну, миллионы лет верно сопровождающую Землю; Солнечную систему, где каждая планета добросовестно спешит по проложенному для нее неведомыми силами пути.

– И равновесия больше нет?

– Да, я это чувствую.

Он не стал уточнять, что чувствует монах. Долго шел молча, размышляя, куда и зачем идет, раз все уже окончательно решено. Только ближе к закату пришел ответ: наверное, все-таки хочет узнать напоследок, каких чудес ожидал от него, убогого, Архивариус. Намеревается отыскать этого хитрого всемогущего старика, чтобы понять, по какой причине тот настолько верил в недоделанного писателя, что поставил на него целый нерожденный мир.

Дорога вела строго на север, и через каждые пять лиг попадались новенькие синие указатели «Сан-Марино» – те всякий раз словно бы насмешливо кивали Титусу в сторону навозной кучи, где три года назад бесславно завершилось его правление. Рельеф в этой части полуострова выглядел более пологим, потому наступление моря было очевиднее, чем на юге. Они видели затопленные хибары рыбаков, встречали крестьянские семьи, бредущие со своим скарбом навстречу, отвечали на их тревожные расспросы. Населяющая побережье людская масса зашевелилась, как растревоженный дождем муравейник, начала расползаться с насиженных мест. Вскоре Титус с ужасом понял: он чувствует это тревожное движение у себя внутри, словно от всего вокруг к нему протянуты невидимые нити, которые, то ослабевая, то напрягаясь, передают напрямую сигналы от миллионов живых существ. Эти нити – невероятно прочные, уходящие в тысячах направлений – порой напрягались