Сокол-корабль - Вячеслав Александрович Овсянников

Во второй-то стороне леса темные,

В третьей-то стороне сине морюшко,

Во четвертой-то стороне чисто полюшко.

Во поле чистом не дым стоит,

Едет удалой добрый молодец,

Прямо едет он в красен Киев-град,

Не приворачивает он на заставу крепкую.

Едет молодец, потешается,

Мечет палицу тяжелую в подне́бесье,

Мечет одной рукой, другой схватывает.

Впереди бегут два серых волка,

На правом плече сидит ясен сокол,

На левом плече сидит бел кречет,

У стремени прикована змея горынская.

У добра коня изо рта пламя пышет,

Из ноздрей искры сыплются,

Из ушей дым столбом вали́т.

У богатыря шишак на голове как огонь горит.

Вернулся Илья в бел шатер,

Говорит он дружине богатырскоей:

«Уж вы гой еси, удалы добры молодцы,

Братцы мои названые, крестовые!

Наехал на нас велик богатырь незнаемый,

Прямо едет он в красен Киев-град,

Не приворачивает на заставу крепкую.

Кого же послать нам за тем богатырем?

И посылали они Алешеньку Поповича.

И говорил Алеше Илья Муромец:

«Поезжай-ка, Алеша, за тем богатырем незнаемым,

Да буде русский богатырь – побратайся,

А неверный богатырь – то на бой зови».

Выходил Алешенька из бела шатра,

Засвистал он коня из чиста поля:

Конь бежит, мать-земля дрожит.

Седлал Алешенька добра коня,

Только видели, молодец на коня скочил,

А поездки богатырской не видели,

Только видели, в поле курево стоит.

Завидел Алешенька молодца в чистом поле,

Взревел Алеша по-звериному,

Засвистал по-соловьиному,

Зашипел по-змеиному.

Удал молодец чужой богатырь

Едет, не оглянется.

Подумал Алешенька Попович млад:

«Едет молодец не моя чета,

Не моя чета да не моя верста».

Повернул коня на заставу к белу шатру.

Говорит Илье Муромцу:

«Едет богатырь да не моя чета,

Не моя чета да не моя верста».

Посылали тут Добрынюшку Никитича.

Седлал Добрыня добра коня,

Только видели, как Добрыня на коня скочил,

А поездки богатырской не видели,

Только видели, в поле курево стоит.

Выезжал на чисто поле на раздольице широкое,

Завидел молодца во чистом поле.

Нагнал Добрынюшка чужого богатыря,

Низко молодцу кланяется:

«Уж ты здравствуй, удаленький добрый молодец!

Уж ты коего города, коей земли?

Еще чьего отца, чьей матери?

А куда же ты едешь, куда путь держишь?»

Удал молодец чужой богатырь

Едет, не оглянется.

Повернул Добрыня на заставу к белу шатру,

Говорит Илье Муромцу:

«Едет богатырь да не моя чета,

Не моя чета да не моя верста».

Загорелось у Ильи Муромца ретиво сердце,

Закипела кровь горячая,

Говорит он братцам своим названыим:

«Не сварить вам без меня пивна котла,

Привезу вам голову, вам татарскую!»

Засвистал он коня из чиста поля;

Конь бежит, мать-земля дрожит.

Седлал Ильюша добра коня,

Только видели, как Илья на коня скочил,

А поездки богатырской не видели,

Только видели, в поле курево стоит.

Хоробра поездка да молодецкая,

Хороша побежка лошадиная,

У коня из ушей да дым столбом валит,

Да из глаз у коня искры сыплются,

Из ноздрей у коня пламя мечется,

Да и сива да грива да расстилается,

Да и хвост-то трубой да завивается.

Выезжал на чисто поле на раздольице широкое,

Завидел чужого богатыря во чистом поле.

Взревел Илья по-звериному,

Засвистел по-соловьиному,

Зашипел по-змеиному.

Едет чужой богатырь, не оглянется.

Вскричал Илья во всю силу богатырскую:

«Уж ты, собака, поганый татарище,

Почто воротишь заставу караульную!

Нас, богатырей русских ничем считать?

Куда ты, собака, едешь, куда путь держишь?»

Тут повернул коня чужой богатырь,

Отвечал он Илье Муромцу:

«Еду я красен Киев-град в полон взять,

Я соборны Божьи церкви на дым спущу,

Я печатны книги да во грязи стопчу,

Чудны образы-иконы на поплав воды,

Самого князя Владимира в котле сварю,

Княгиню Апраксию за себя возьму».

Не две горы столкнулись, два богатыря съехались.

Бились богатыри палицами булатными,

Палицы булатные изломалися;

Секлись богатыри сабельками острыми,

Сабельки острые исщербалися;

Кололись копьями долгомерными,

Копья долгомерные сокрушилися.

Соскочили богатыри со добрых коней,

Сходились бороться рукопашкою.

Первый день водилися до вечера

И темну ночь водилися до бела света;

На другой день водилися до вечера

И темну ночку до бела света;

Да и третий день водились до вечера.

Поскользнулась у Ильи ножка правая,

Пал он на сыру землю.

Тут наскакивал татарин ему на белы груди,

Расстегивал у Ильи латы кольчужные,

Вынимал кинжалище булатное,

Хочет пороть Илье белы груди,

Посмотреть его ретиво сердце.

Тут запечалился старый богатырь Илья Муромец:

«Подписано у меня на рученьке на правоей,

Что на бою смерть не писана,

А лежу я теперь на сырой земле

Под ножом у татарина неверного!»

Посмотрел Илья на свою руку правую с надписью,

Тут у Ильи вдвое силы прибыло,

Смахнул татарина со белых грудей,

Сам насел ему на черны груди.

Расстегивал латы его кольчужные,

Вынимал из нагалища кинжальный нож,

Хочет пороть его черны груди,

Хочет посмотреть его ретиво сердце.

Увидал Илья крест серебряный,

Именной свой крест Ильи Муромца,

Да и стал тут Илья выспрашивать:

«Уж ты гой еси, удалой добрый молодец!

Ты коей земли, коего города,

Чьего отца, чьей матери?»

Говорит ему богатырь татарин:

«Когда бы я у тебя на белых грудях был,

Я не спрашивал бы ни роду, ни племени,

Уж я прямо порол бы белы груди

И смотрел бы я твое ретиво сердце».

Тут Илья Муромец спросил во второй раз,

И в третий раз спросил татарина.

На третий раз ответил ему татарин:

«Я от моря, от моря от синего,

От того же от камени от Алатыря,

Я от той