Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

был счесть себя творцом «Мести». Восторг, вызванный пьесой, дал ему ключ к ее пониманию. Постепенно в нем тоже забродили дикие инстинкты. В самом деле, почему бы не ощутить себя пролетарием, жаждущим крови буржуа? Как знать, возможно, в нем дремлют инстинкты крестьянина, восставшего против ненавистного, рафинированного горожанина. Тот факт, что он собирался овладеть фрау Туркхеймер, представлялся ему некоей трагической местью. Он мстил ей и ей подобным за себя и за весь народ. Никаких других наслаждений связь с этой пожилой банкирской женой ему не сулила. Как только она будет принадлежать ему, он сделается холодным и неприступным. В нем она найдет жестокого повелителя.

Наряду с этой работой мысли другие, более практические занятия заполнили время до того дня, когда ему предстояло заключить Адельгейду в свои объятия. Он перебрался на Доротеенштрассе, в комнату по соседству с Кёпфом, причем немалые затруднения доставили ему заботы о драгоценной экипировке от господина Берендта. О состоявшемся переезде он известил фрау Туркхеймер письмом, которое заканчивалось следующими словами:

«Нелегко было мне сказать прости моей тихой, уединенной рабочей келье, но чего бы я не сделал, моя горячо желанная, только б быть на сотню-другую метров ближе к тебе и избавить тебя от нескольких лишних ступеней. Теперь я живу во втором этаже. О, приходи поскорей и освети лаской твоей улыбки мое скромное жилище! Приказывай, я думаю, что бы еще принести тебе в жертву!»

Андреас отказался от мысли как-то украсить свою новую комнату. Ну, чем может он импонировать этой богачке? Внешний вид его жилья должен соответствовать его благочестивой блажи, эффект которой он надеялся еще усилить. Он откопал у старьевщиков всевозможные вещицы, которые, пожалуй, могли произвести впечатление на даму с Гильдебрандштрассе.

Во вторник, сейчас же после обеда, он отправился домой. Ему надо было отобрать и просмотреть стихи, которые он собирался прочесть Адельгейде. Время от времени он поднимал голову от работы, исполненный приятных мыслей. Когда она придет — в три или в четыре? Может быть, она уже выехала? Экипаж она, верно, оставит у Бранденбургских ворот и пешком пройдется до Доротеенштрассе. В первом этаже она остановится, чтобы отдышаться: она не привыкла к таким крутым ступеням. Образ тучной дамы, пыхтя взбирающейся на второй этаж только ради того, чтобы упасть в его объятия, привел Андреаса в веселое настроение.

Он хлопнул себя по коленке и захохотал так, что гул пошел от голых стен.

Вдруг ему почудился шорох на площадке лестницы. Он бросился к дверям. Нет, все по-прежнему тихо. А ведь уже почти половина четвертого, Адельгейде не следовало бы заставлять его ждать. И тут совершенно новая возможность пришла ему в голову. А что, если она не придет? Об этом он не подумал, а ведь как легко ей могло что-нибудь помешать или у нее самой могла пропасть охота. Затея эта, верно, потеряла для нее интерес, она предпочла какое-нибудь другое развлечение. Он пожалел, что за это время не повидал Адельгейду, чтобы лично напомнить о себе. Письмо его дышало слишком страстным желанием и слишком большой нежностью; он решил, что она заплатит ему за это, пусть только он ее заполучит. Она не может отказаться от него, она слишком его любит. К тому же она уже скомпрометировала себя ради него. Он отлично заметил, что во время третьего действия «Мести» фрау Пимбуш упорно глядела на Адельгейдино плечо, с которого исчез букет фиалок. Ах, он чуть не забыл о нем. Он вытащил сильно пострадавшие цветы из кармана сюртука, налил воды и поставил их на стол. В то же мгновение раздался звонок у входной двери. Он затаил дыхание. Да, на этот раз он не ошибся, до него долетело шуршание шелка.

Фрау Туркхеймер ничуть не запыхалась. Совсем легко взбежала она по лестнице: ее несли крылья любви. На ней был простой коричневый tailor made dress in covercoat [25]. В таком костюме она могла, не прибегая к маскараду, войти в какую угодно квартиру и не возбудить любопытства окружающих.

— К вам должен был переехать господин Андреас Цумзе? — спросила она хозяйку.

Старуха, уроженка Мекленбурга, была не в духе.

— Не знаю такого. Надо дочку спросить. Софи! — крикнула она в кухню.

Фрау Туркхеймер не очень-то улыбалось попадаться на глаза еще и Софи. Она быстро сказала:

— Он, вероятно, дома.

— Ну, тогда ступайте сами поглядите! — сухо ответила фрау Левцан. Она уперла руки в бока и неторопливо удалилась, шаркая войлочными туфлями и недовольно ворча на то, что нового жильца посещают женщины.

— Он должен быть дома, раз ждет к себе родственницу! — крикнула Адельгейда ей вслед, нащупывая впотьмах ручку двери.

На стук ей никто не ответил. Она открыла дверь, но испуганно отпрянула с порога. Схватившись за косяк, она подавила крик: в комнате сидел монах! Он сидел, прислонясь спиной к железной складной кровати, на деревянном табурете, за некрашеным сосновым столом. Отталкивающе уродливое резное распятие обращало изможденный, окровавленный лик на коричневого рясоносца, который, закрыв лицо руками, по-видимому, был погружен в глубокое раздумье.

Фрау Туркхеймер этот одинокий монах показался страшным, как привидение. При взгляде на него перед ней быстрой вереницей развернулись ужасные картины, навеянные многолетним чтением «Ночного курьера» и «Телеграфа». Ибо ей и прочим просвещенным читателям этих газет не было доподлинно известно, существуют ли еще монахи, а католическую церковь они считали призраком мрачного средневековья, который по временам подымается из могилы, жутко громыхая цепями. Поэтому, немножко оправившись, Адельгейда прежде всего подумала, как бы незаметно улизнуть. Она, верно, вошла не в ту комнату, возможно, даже спутала дом. Но взгляд на прядь, выбившуюся из-под капюшона, удержал ее от отступления. Ведь это волосы Андреаса! Монах медленно поднял голову. Глаза его были закрыты, но она узнала его профиль, слабо выделявшийся в сумерках. Совсем тихо, все еще немного дрожа, подкралась она к нему и нежно положила ему на голову руку. Он открыл глаза, по-прежнему погруженный в раздумье.

— Как ты напугал меня! — прошептала она.

— Напугал? Чем? — спросил он улыбаясь. Он встал и пододвинул ей стул. — Ты имеешь в виду мое одеяние? Это мое рабочее платье.

— Ты всегда носишь такие шлафроки? — наивно спросила Адельгейда.

Он был оскорблен.

— Вам, конечно, не понять, как важна для нас одежда, в которой мы сидим за письменным столом. Неужели ты думаешь, что мне приходят в голову те же самые мысли, когда я во фраке и когда я в рясе?

— Ну, разумеется, нет, — поспешила уверить его Адельгейда. Поведение Андреаса, правда, пугало ее, но все же было очень интересно.