Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

Фрау Туркхеймер в темном муаровом туалете, с вставкой из прозрачного кружева, сквозь которое матовой белизной мерцала кожа. Андреас не мог ничего возразить против Адельгейды; глядя на ее шею, он даже ощущал какой-то холодок под ложечкой, предвкушение грядущих наслаждений.

В публике называли присутствующих знаменитостей. Пресса была в полном сборе, среди прочих — известный доктор Абель из «Ночного курьера», а также профессор Швенке, эмансипированный ученый с художественной жилкой. У Веннихена как будто не было собственного места, его улыбающаяся птичья головка, увенчанная пляшущим пушком, появлялась то тут, то там. В данную минуту он оказывал честь своим посещением Лицци Лаффе. Она восседала рядом с Вердой Бирац в ложе, наискось от фрау Туркхеймер, Дидерих Клемпнер скромно держался позади.

От дипломатического корпуса присутствовали несколько представителей отдаленных республик, — смуглые мужчины в пестрых орденских лентах. Среди них находился и Туркхеймер в качестве генерального консула Пуэрто-Стервенца.

Несколько лиц из высшего общества, которым удалось получить только плохие стоячие места, подняли пронзительный свист, что прекратило, наконец, какофонию в оркестре. Занавес взвился, и при торжественном молчании переполненного зала началось представление социальной драмы «Месть».

Действие развертывалось в Восточной Пруссии, в небольшом фабричном местечке, где самоуправствовали директор фабрики и его супруга. С левой стороны сцены находился господский дом, с правой — церковь. Последовала экспозиция драмы, простая и энергичная. На сцену вышли голодающие рабочие. Был воскресный день; трактирщик, у которого они забрали в долг под жалованье на несколько месяцев вперед, ничего не отпускал в кредит. Поэтому они решили отомстить обществу за все, в чем оно перед ними провинилось. Изо дня в день приходилось им возиться с серой, ртутью и другими ядовитыми веществами. К сорока годам они превращались в стариков, а более преклонного возраста не достигал почти никто. Очень многие болели туберкулезом. К этому присоединялась и порча нравов, также исходившая сверху, ибо трудно было сказать, кто хуже: директор или его жена. На сцене появлялись пьяные девушки, хилые и увядшие, которых довел до беды директор. Его жена требовала услуг от немногих не утративших еще сил юношей, которых к тому же награждала скверной болезнью.

Разоблачения, показанные со сцены, глубоко взволновали публику. Пролетарии с впалой грудью, с ввалившимися глазами топтались в снегу, их мучил жар, они задыхались. От отчаяния и ярости у многих на губах выступила кровавая пена, актеры больше кашляли, чем говорили. В ложах то тут, то там раздавался стук закрываемого веера и слышались рыдания.

Затем одна юная пара принялась жаловаться товарищам на свое горе. Девушке приказано было ждать директора за церковью, юноше директорша велела прийти в господский сад. В случае отказа их выгонят, и их престарелые родители умрут с голоду. Итак, они вынуждены были покориться, но всякому терпению приходит конец, и на некотором расстоянии их сопровождали мстители. Последующая пауза была заполнена хрипением больных. Но вот раздался пронзительный крик, затем беспорядочный рев, и рабочие выволокли на сцену новую Мессалину. Женщины набросились на нее, произвели заметный беспорядок в ее юбках и принялись рьяно отделывать те части тела, которые уже не прикрывала одежда. Одна за другой бросали они ей правду в лицо, на что сама дама, от ярости и страха впавшая в первобытное состояние, отвечала им так же красноречиво.

Перед этой сценой не устоял никто. Крик мести истерзанного, поруганного народа прокатился по всему залу. Он так потряс дам, что на них зазвенели бриллианты. Фрау Пимбуш, подскакивая на стуле, испускала нечленораздельные звуки. Фрау Туркхеймер ее успокаивала. Стоявшие на входных местах миллионеры кричали «бис». Их белые перчатки лопнули по швам, и занавес пришлось опустить из-за шумной овации, не прекращавшейся несколько минут. На авансцену вышел господин в поношенном фраке и попросил извинить актрису, игравшую директоршу: она не может повторить эту сцену, она боится оскорбить чувство стыдливости уважаемой публики своим костюмом, который превращен в клочья. Однако несколько завсегдатаев партера непременно пожелали передать ей огромный лавровый венок, и, чтобы взять его, она высунула из-за занавеса руку в разодранном рукаве. Только после этого стало возможно продолжать спектакль. Сластолюбец директор вовремя улизнул от опасного свидания и скрылся в доме. Он появился в окне в сопровождении своей вооруженной охраны и оттуда осмелился выступить с речью в духе гнуснейших манчестерских воззрений. Он так разошелся, что стал даже палить в безоружную толпу. Рабочие забросали его камнями, и, наконец, одному из них удалось уложить злодея на месте. Толпа ворвалась в дом. Обломки мебели и ценного фарфора полетели на мостовую. Тут послышались бубенцы санок. Из уездного города весьма кстати пожаловали члены правления, дабы принять участие в заседании у директора. Восставшие отчаянным градом камней обратили в бегство их, а также подоспевших жандармов. Сани разнесли в щепы, и мужчины воспользовались ими, чтобы поджечь господский дом. Под визгливый павлиний крик полуголой супруги убитого, скрытой пляшущими фуриями, занавес медленно опустился.

На несколько секунд зал затаил дыхание, а затем разразился рукоплесканиями. В глазах дам, которые, тяжело дыша, склонились на барьеры лож, сверкали слезы торжества, а многие мужчины побледнели. Виденное и слышанное мощно всколыхнуло в них самые благородные душевные порывы. «Месть» уже сейчас могла быть признана бесспорным литературным событием. Воздух был наэлектризован, как в дни выдающихся спектаклей. Никто не покидал зала, и несмолкающий гул свидетельствовал о сдерживаемом возбуждении присутствующих. Из уст в уста передавалось высказывание одного авторитетного лица. В туркхеймеровской ложе Пимбуш, у которого был особый нюх на то, что будут говорить и думать, на лету подхватил это словцо.

— Совершенно в микеланджеловском духе! — вдруг возвестил он. — «Месть» — в микеланджеловском духе. Это сказал Швенке.

Либлингу пришлось согласиться, что в драме есть размах, который он и попытался изобразить торжественным жестом. Аста сдвинула брови.

— По-моему, это совершенно безвкусная стряпня, — презрительно заявила она.

Все сейчас же на нее набросились. Пимбуш даже застонал, оскорбленный в своих лучших чувствах. Он не понимал, как можно не разделять мнения великого Швенке, и растерянно уставился на девушку. Зато его супруга громко выражала свое негодование.

— Аста, мне жаль вас! Самые высокие чувства не находят в вас отклика! О, нам предстоят еще величайшие наслаждения!

Ее зеленоватые глаза мерцали из-под полуопущенных нарумяненных век. Ее охватила такая дрожь, что флакончик с нюхательной солью, которую она вдыхала широко раздутыми ноздрями, выпал у нее из рук.

На фрау Туркхеймер, втайне занятую более сладостными мыслями, спектакль не произвел такого сильного впечатления. Она сказала успокоительно:

— Но, милая Клэр, чего же вы еще ждете? Народ ведь отомстил за себя.

— О, он отомстит еще совсем по-иному! —