Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

котором сидела фрау Пимбуш, совсем вплотную к себе, и колени юноши потонули в складках ее платья, между ее коленями. Так, совсем близко, заглянула она с нежным вопросом ему в глаза.

— Значит, вы все-таки пошли не на исповедь, а сюда, — снова заговорила она. — Надеюсь, вы не поступились ради меня спасением души? Верно, вы тогда говорили не всерьез?

Андреас, наоборот, стал чрезвычайно серьезен. Он опустил веки и закусил губу. Адельгейда сильно перепугалась собственной неосторожности. Она обидела его! Как ей испросить прощения за свою бестактность? Ей хотелось поцеловать его длинные пушистые ресницы, отбрасывавшие темную тень на лицо. Вдруг он поднял на нее глаза, полные печали и покорности.

— Вам не следовало напоминать мне об этом, — прошептал он.

Она ответила так же беззвучно:

— Простите меня!

Он еще ближе склонился к ней.

— Вы, Адельгейда, не подозреваете, чем бы я не пожертвовал ради, вас! Поверьте мне!

— Я верю вам, милый Андреас, — ответила она задушевно.

Он схватил ее руку, которую она подняла как бы с просьбой, и почувствовал, что она притягивает его к себе, чуть заметно, но с непреодолимой силой. Она вовремя поймала его в свои объятия, не то он бы со всего размаха упал ей на грудь.

— Как ты меня любишь! — прошептала она, запрокинув голову.

Он тщетно искал слов, соответствующих положению, и наудачу пролепетал:

— О Адельгейда! Позволь мне всегда так же любить тебя. Вот теперь мы, наконец, счастливы!

Эти слова сейчас же показались ему неуместными — совершенно очевидно, что счастье лежать в объятиях фрау Туркхеймер в театральной ложе не могло длиться долго.

Он обнял ее за талию, и ее грузное тело задрожало от этого прикосновения. Она тяжело дышала, грудь ее вздымалась под его грудью. Его лицо склонилось над самым лицом возлюбленной, а она из-под полуопущенных век глядела ему прямо в глаза взглядом, в котором таяла воля. Ее дыхание веяло теплом ему в лицо, губы были приоткрыты; мягкие и красные на матово-белом широком лице, они соблазняли Андреаса, и он погрузил в них рот, словно в подушку из бархатисто-пышных розовых лепестков. Он боялся потерять голову и в страхе задавал себе вопрос, чем окончится эта нежная идиллия, которая могла быть прервана самым неприятным образом.

Адельгейду, верно, мучила та же мысль. Она подняла голову, огляделась, словно приходя в себя, и простонала:

— Не здесь, Андреас!

В то же мгновение они отшатнулись друг от друга, вспугнутые звенящим ударом литавр, вслед за которым раздалась беспорядочная какофония: оркестр снова приступил к исполнению своих обязанностей.

Андреасу, спешно приводившему в порядок одежду, почудилось, будто позади, там, где сгущалась тьма, кто-то тихонько притворил дверь в ложу. Ему даже померещилось на секунду мелькнувшее в щелку довольное лицо Туркхеймера. Верно, это была просто галлюцинация, вызванная испугом. Все же рыжеватые бакенбарды очень явственно врезались ему в память.

Он боялся, что драгоценные минуты их уединения истекут без сколько-нибудь ощутимых результатов, и потому опять схватил мягкую руку Адельгейды и с мольбой склонился над ней. Она нерешительно, с сожалением отняла руку. Его губы на мгновение коснулись ее шеи и фиалок у ворота.

— Не здесь, Андреас! — повторила она мечтательно. — Постой, дай я соображу. Завтра днем у меня портниха, затем базар в пользу детей, отцы которых сидят в тюрьме. Во вторник утро… нет, это не годится, но днем не уходи из дому, слышишь? — Она чарующе улыбнулась. — Ты должен прочесть мне свои стихи. Впрочем, ты тоже напишешь драму, вроде этой, и она будет иметь большой успех. Я хочу, чтобы ты стал знаменит.

«Кёпф прав, — подумал Андреас. — Она сразу же требует от меня доказательств того, что я достоин ее покровительства».

А пока она уже принадлежит ему, она дала обещание! И, исполненный благодарности, он снова покусился на шею Адельгейды, на то местечко, где она выглядывала из-под кружева. Адельгейда рассердилась.

— Да перестанешь ли ты! Здесь, знаешь, что-то слишком жарко, и фиалки мешают. Помоги же мне!

Она вертела во все стороны шеей, слишком короткой для большого букета. Она сорвала его. Андреас торопливо и неловко помогал ей.

— Можно оставить их себе? — спросил он.

— Пожалуйста. Хотя это заметят.

Он жадно прильнул лицом к цветам, согретым ее телом. Затем опустил их во внутренний карман сюртука. Дверь с шумом отворилась. Андреас в скромной позе стоял в трех шагах от фрау Туркхеймер. Убирая с барьера ложи манто, защищавшее ее от света, она заметила:

— Антракт длится невыносимо долго.

Фрау Пимбуш, с трудом переводя дыхание, крикнула:

— Слышали, кто написал «Месть»? Нет? Можно лопнуть с досады! Молодой человек, которого все мы знаем!

— Не может быть!

— Принятый в лучшем обществе, — сказал Либлинг, сурово сдвинув брови.

Пимбуш таинственно улыбнулся.

— Ну? Все еще не догадались? Известный драматург, говорю я вам. Можете полюбоваться на него отсюда! Ну? Да конечно же Дидерих Клемпнер! — с торжеством объявил он, не в силах дольше держать эту новость про себя.

Фрау Туркхеймер недоверчиво покачала головой.

— Он ведь до сих пор ничего не писал? С какой стати портить себе репутацию такой пьесой!

— И на вид он такой благонамеренный! — прибавил Андреас в чрезвычайном удивлении.

Либлинг озабоченно кивнул головой:

— А проповедует революцию!

— Как пикантно! — заметила фрау Пимбуш. Она навела лорнет на ложу драматурга, который попеременно шептал что-то на ухо то рослой Лицци Лаффе, то крошке Верде Бирац.

— Делает вид, будто он тут ни при чем! Но вот уже на него надвигается критика.

Они увидели, как господин Абель и господин Тунихгут вошли в ложу к Клемпнеру, который на все их вопросы, по-видимому, энергично отнекивался.

— Чтобы написать такую вещь, нужна смелость, — задумчиво сказала фрау Туркхеймер. — Впрочем, скоро и господин Цумзе порадует нас драмой.

— Вот как!

Андреаса поздравляли. Пимбуш тряс ему руку, отставив локоть от тела под прямым углом.

Вокруг зашикали. Начиналось последнее действие. Теперь Андреас получил удобное место, но он был еще сильнее, чем прежде, занят собственными мыслями. Честолюбивое желание Адельгейды сделать из него драматурга тревожило его. Столь тягостные обязательства представлялись ему совершенно излишними для Земли обетованной. Неужели его выдумка, его гениальная блажь не произвела на нее должного впечатления? Может быть, подать ее как-нибудь еще эффектнее? Над этим надо подумать. Но вступать в соревнование с Дидерихом Клемпнером, с этим жирным буршем, изображавшим на сцене, как чернь убивает тех людей, у которых он состоит в прихлебателях, — такая перспектива нисколько не привлекала Андреаса. «Месть» ему вообще не понравилась. Из пьесы так и выпирали скотские инстинкты и злоба. Кафлиш прав: от нее разит народным духом. Получив