Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

одна из ее знакомых, даже сама фрау Пимбуш, хваставшаяся всевозможными гадостями, никогда не переживала ничего подобного. Она подперла голову рукой и глядела на Андреаса с пламенным и жестоким сладострастием сфинкса.

Он был далек от того, чтобы понять ее. Но испытанное им наслаждение также оказалось неожиданно сильным, и он снова упал в объятия Адельгейды, еще до того как они призывно раскрылись. Первое, что пробудилось в нем после полного самозабвения с любимой женщиной, было тщеславие. Он сел на кровати.

— Я еще не прочел тебе моих стихов, — сказал он.

— Ах да!

Она подавила зевок, слушая его. Но затем, при виде бледного поэта в монашеском одеянии, осыпающего ее, во грехе любимую, розами своей поэзии, в ней снова разыгралось испорченное воображение, которое она сегодня впервые обнаружила в себе. Он читал резким голосом с торжественными жестами. Затем он начал задавать вопросы:

— Как тебе нравится эта нюансировка чувств? Ты ощущаешь робкое струение сумеречных ароматов, красок и тонов?

Адельгейда оказалась понятливой. Она вовремя поддакивала.

— Очень мило! Шикарно! Очаровательно! — говорила она, и всегда к месту.

В конце концов она снова притянула его к себе, словно заигравшегося ребенка. Он упал так неловко, что его творения разлетелись бледными бабочками и усеяли пол.

Затем он заявил, что все прочитанное для него уже пройденный этап.

— Это слишком материально, мы возвращаемся к совсем простому и идеальному, — сказал он.

— О, ты баловень судьбы, ты на все смотришь сквозь розовые очки.

Он начал читать оду «К раскаянию». Она заметила:

— Это напоминает Шиллера.

— И должно напоминать, — заявил Андреас.

Она слушала. Но постепенно грудь ее начала вздыматься трепетней, и она вздохнула.

— Ах, мне стало так грустно!

Возвышенное звучание его последнего произведения потрясло ее душу. Стоя на коленях, она зарылась головой в подушки, так что бедра ее горой вздымались под одеялом, и судорожно рыдала. Он старался утешить современную Магдалину; эти покаянные слезы, рожденные его вдохновенным словом, тронули Андреаса.

— Адельгейда, мы ведь любим друг друга! — сказал он.

— Наша любовь греховна, — простонала она, захлебываясь от рыданий.

Им овладело то же настроение; ее раскаяние передалось ему. Он позабыл Ратибора и длинную вереницу прежних любовников, которые обычно мерещились ему в сумраке ее прошлого. Только ради него покинула она стезю добродетели, и, исполненный этого приятного сознания, он плакал вместе с возлюбленной. Восторгам добродетельного пафоса суждено было отгореть в новом объятии.

Затем Адельгейде захотелось выкурить сигарету, и, приумолкнув после сердечных излияний, они курили, лежа на спине и устремив взор в потолок.

Часы пробили половину шестого. Адельгейда вскочила.

— Ну и натворили мы дел, — сказала она, — я опоздаю домой.

В рубашке и черных чулках побежала она к туалетному столику, распустила свои роскошные темные волосы и начала причесываться. Андреас, оставшийся лежать, в полном изнеможении, прищурясь, глядел на нее. Но усталость его была почетная, ибо успехи и труды сегодняшнего дня подняли его в собственных глазах. Он глядел на Адельгейду с гордостью и благодарностью. Так, значит, у него красивая любовница! Кто бы мог это предвидеть! Он ведь добивался связи с дородной супругой банкира только ради карьеры и втайне боялся, как бы не очутиться в смешном положении. Победу над ней он считал легкой и не особенно лестной, но теперь, когда он ее добился, его распирало от удовлетворенного тщеславия. Еще сегодня мечтал он о мрачной мести, как только овладеет Адельгейдой. На самом же деле обладание ею неожиданно дало ему страстное наслаждение. Ее пышные формы, превзошедшие все его мечты, привели его в экстаз.

Бедный юноша так долго был обречен на жизнь, ни в чем не знающую изобилия! Тощие девушки, на чахлой груди которых за скудную плату он находил порой отдохновение, были подобны тем дешевым вегетарианским обедам, которыми он тщетно пытался насытиться. Они даже не способны были пробудить вожделение, не говоря уже о том, чтобы удовлетворить его. Он чувствовал себя как на свет народившимся. В объятиях Адельгейды он впервые ощутил свой темперамент; от этих исполинских форм, от этого изобилия мяса, никогда им не виданного в таком количестве, его охватила неукротимая мужицкая радость. Он решил, что этого ему хватит на всю жизнь; он чувствовал, что ненасытен. Под складками уже надетых ею юбок он снова принялся нащупывать глазами ее тело, которое только что обнимал.

Она кокетливо улыбнулась ему в зеркало, перед которым стояла. Не спеши она так и не будь у нее в зубах шпилек, она надавала бы ему кучу нежных прозвищ. Ибо ее также переполняла удовлетворенная гордость и благодарность. Именно ей, и никакой другой женщине, удалось преодолеть целомудрие благочестивого юного мечтателя. Теперь, когда он принадлежал ей, она посмеивалась над его блажью, теперь она узнала его с более обычной стороны. Но все же он совершенно особенный, и притом свеж и полон сил! Она мечтала, как намекнет фрау Мор или фрау Пимбуш на свое новое счастье. Он-то, наверное, будет молчать, он так благороден. Да, теперь она отомстила Ратибору. И вовсе она не состарилась, что за глупости, нечего было этого бояться. Для Андреаса она хороша, это он ей достаточно доказал, и еще долго, долго будет она хороша для него. Подобно пресловутой мадам де Шон, она полагала, что в глазах простого смертного герцогине всегда не больше тридцати лет.

Он и не подумает бросить ее, ведь у него нет денег! Практичной фрау Туркхеймер это представлялось приятной гарантией. Она держала его будущность в своих руках, она могла заботиться о нем, питать за него честолюбивые замыслы и быть поверенной его горестей. Такая длительная связь, основанная на сердечной любви, была ее мечтой. Все ее огорчения от того и проистекали, что она была доброй женщиной, слишком ласковой с молодыми людьми, как говорил Кафлиш. В сорок пять лет, несмотря на многие разочарования, она все еще надеялась на несокрушимую, вечную привязанность любимого человека. Всякий раз она была готова вновь со всей пылкостью юного сердца раствориться в жизни нового друга, усвоить его манеру думать и выражаться, разделить его вкусы и антипатии и до того к нему приноровиться, словно думала, что связь их не порвется до гробовой доски. Так, например, в прошлом у нее был период, когда она вместе с неким спортсменом интересовалась только лошадьми и скачками, и другой — когда она в сопровождении некоего музыканта до тех пор посещала концерты, пока не начала страдать головными болями и галлюцинациями слуха. В угоду банкиру Ратибору она пристрастилась к биржевой игре и обманывала мужа не только в спальне,