Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Я пишу в католическом духе, — заявил он решительным тоном, устремив взор на мутно белевшее окно. Адельгейда перевела взгляд с окровавленного Христа, все грознее глядевшего из тьмы, на коричневое облачение Андреаса, и ее пронизал трепет страха и наслаждения. Она была рада, что среди многочисленных молодых людей, принятых у них в доме, с первого же взгляда выбрала именно его. Ни фрау Мор, ни фрау Бешерер, ни Лицци Лаффе и никто другой никогда не испытывали ничего подобного. Он был достоин ее любви. Кроме того, ряса была ему к лицу, она придавала романтический вид.

Она склонилась к Андреасу, положила руку ему на плечо и нежно посмотрела в лицо, которое, казалось, побледнело от раздумий и воздержания. Привольная жизнь последних дней еще не сгладила следов дешевого вегетарианского питания времен «Кафе Ура» и замены многих обедов молодецкой выправкой.

— Ты даже не спросишь, почему я запоздала? — упрекнула его Адельгейда. — Я тут ни при чем. Если бы ты только знал!..

— Ты вольна приходить в любое время. Я всегда буду тебе благодарен, — возразил он, но в тоне его слышалось: «Если нужно, я могу и совсем отказаться от тебя».

— Здесь, однако, жарко, — сказала она и вызывающе выставила вперед бюст. Пальцы ее теребили пуговицы. Он равнодушным взором скользнул по ее груди, распиравшей лиф, так что материя каждую минуту грозила лопнуть, и этим ограничился. Адельгейда почувствовала, что он пренебрегает ею, и это причинило ей такую боль, что она со стоном схватилась за сердце.

— Мне дурно, — прошептала она.

Андреас подхватил ее, но тотчас же выпустил из своих объятий и посадил в кресло. Он поглядел на диван, но решил, что ему не под силу дотащить туда такую тушу, как фрау Туркхеймер. Адельгейда и сама это поняла, она выпрямилась. Продолжая ту же тактику, Андреас зажег лампу.

— Открыть окно? — спросил он.

— Ах, не стоит, поболтаем. Что ты скажешь о «Двести»? Я даже не знаю, понравилось ли тебе третье действие. А рецензии, которые посыпались на Клемппера! Читал ты Абеля?

Она торопливо болтала, только бы заглушить страх. А что, если она слишком стара, действительно слишком стара для него? Что, если он пренебрежет ею?

— Ну и что же Абель! По-моему, он мелет вздор, — заявил Андреас. Он взял «Ночной курьер» и стал читать оттуда наиболее хвалебные фразы, иронически их обыгрывая:

— «Взошла звезда, которая сулит затмить многих наших драматургических эпигонов… Гениальный синтез дифференцированной социальной психологии… Наполеоновское движение масс… Повышенное чувство социальной справедливости…» — Тут Андреас принял позу и стал подражать элегантным жестам доктора Бединера. — Само собой разумеется, в политических статьях мы проповедуем здоровую либеральную экономическую политику и целиком и полностью поддерживаем даже самого последнего мерзавца — директора фабрики. Мы были бы безумцами, если бы поступали иначе. Но в фельетоне мы высказываемся за угнетенных, так как у нас, видите ли, повышенное чувство социальной справедливости. Мы рассматриваем себя как орган германской духовной культуры.

Он поднял правую бровь, словно роняя из глаза монокль: он превосходно копировал манеру главного редактора. Адельгейда была в восторге, она захлопала в ладоши.

— Да ты на все руки мастер, — нежно сказала она.

Андреас был польщен. В сущности абелевская критика понравилась ему чрезвычайно, ибо он читал ее с таким чувством, словно это уже рецензия на его собственное будущее произведение. Но слушать панегирики Клемпнеру в присутствии Адельгейды совсем не входило в его расчеты.

— Ты прав, — заметила она. — Такие вещи не следует принимать всерьез. Газеты в сущности всегда врут.

— А Клемпнер? — спросил Андреас. — По-твоему, он поступил как джентльмен? Был принят у тебя в доме и в других богатых домах, а сам втайне занимался тем, что клеветал на имущий класс и втаптывал его в грязь. Что ты на это скажешь? Я скажу — позор!

— Это правда! О, какой ты благородный!

В ее кругу эта мысль никому не пришла в голову. Она с удивлением смотрела на Андреаса. Его необыкновенная щепетильность в вопросах совести приводила ее в восхищение.

— Какой ты благородный! — повторила она и подумала: «Ах, он не предал бы меня, как Ратибор».

Такой успех обезоружил Андреаса. Он простил Адельгейде свое чересчур нежное письмо и тот час, что прождал ее. Никогда больше не подумает она, будто своим приходом оказывает ему милость: он достаточно проучил ее и теперь может быть немного снисходительнее. Поэтому он придвинулся к ней вместе со стулом так близко, что его колени вплотную прижались к ее коленям, обнял ее одной рукой за талию и прошептал:

— Какая ты сейчас милая! Будь всегда такой со мной, пожалуйста!

— Какой ты благородный! — повторила она, завороженная лаской его девичьего взора и мягкого голоса.

— Тебе уже не жарко?

— Нет.

— Правда, нет?

— Правда, нет.

— А по-моему, все-таки чуточку жарко?

Для виду она противилась, когда он стал возиться с застежками у нее на платье, но от удовольствия даже тихонько заворковала. Руки его обладали каким-то врожденным проворством. Его неумелые ласки были, правда, несколько неуклюжи, но так забавны, что трудно было на него сердиться. Перед роскошными прелестями Адельгейды он притих, как развращенный мальчуган, предающийся преждевременным утехам с собственной кормилицей.

— О Андреас, — стонала она, грузно покоясь в его объятиях и сама удивляясь, что дело зашло уже так далеко.

— Я люблю твою шею, — сказал он, и под его поцелуями она все сильнее запрокидывала голову, между тем как его жадные губы скользили по обширной поверхности ее мясистого двойного подбородка, по белой атласной ласкающей коже. Слишком искренне отдаваясь своим чувствам, чтобы утруждать себя мыслями, она еще раз повторила:

— Какой ты благородный!

— У тебя красивая линия подбородка, — сказал он и потянул ее на свой табурет, грозивший опрокинуться.

— Какой ты благородный, — повторила она, и с этими словами они немного слишком быстро опустились — вернее, повалились на его узкую студенческую кровать, застонавшую под непривычной тяжестью. И все. Андреас не представлял себе, что это так просто.

Когда они очнулись на минуту, он хотел сбросить сутану. Но Адельгейда удержала его за руку.

— Оставь! — приказала она и подумала, что он прочтет на ее лице кощунственную похоть, от которой ей самой становилось страшно. Ибо она находила неизведанное наслаждение в любви монаха. Еще ни разу не овладевала ею столь сокрушительная страсть. Теперь ей стали понятны сатанизм и магия, садизм и другие извращения, о которых она знала понаслышке. Ни