Том 1. Новеллы; Земля обетованная - Генрих Манн

— Утеха-то довольно тощая, — сказал Гольдхерц.

— Пока довольно тощая, но он еще нагуляет жирок.

Эти слова были последней каплей. Возвращаясь домой в плохом настроении, Андреас думал, что цинизм Туркхеймера отвратителен, а сцепа Адельгейды с актрисой вульгарна и неприлична. Уж не думает ли она, что оказывает ему, Андреасу, услугу, защищая его от соперницы и ее так называемого любимчика криком и бранью рыночной торговки. Нет, ей следует быть сдержаннее. Женщине, право, ничего не стоит скомпрометировать себя из-за любовника, раз никто не ставит ей этого в вину, а муж только усмехается. Да и вообще, что это за нравы! Туркхеймер, — это же совершенно ясно, — больше всего боится, как бы жена не лишилась своего безобидного юноши и не вернулась к банкиру Ратибору. Тогда могли бы пострадать его дела, а это единственная область, где он не терпит шуток.

«Иначе чем объяснить его искреннее расположение ко мне, которое он все время подчеркивает? Он говорит со мной таким тоном, будто вот-вот предложит выпить с ним на брудершафт. Смотрит на меня, не иначе как с улыбкой, и хитро посмеивается и потирает руки, ни дать ни взять, обстряпал удачное дельце. Может быть, он полагает, что надул меня, подсунул мне Адельгейду?»

Главное — Туркхеймер отделался от Лаффе, и это с его, Андреаса, помощью. Он, Андреас, как ни верти, нужен этим людям, он служит им утехой и развлечением. Так выразился Туркхеймер. Еще раньше Клемпнер сравнил его с Пульчинеллой, а Кёпф приписывал ему милую наивность. После всего этого он поневоле чувствовал себя в дураках.

«Кого я, собственно, обманываю?» — вопрошал он себя с искренним возмущением.

Так уже повелось, что в подобных любовных историях кому-то полагается быть обманутым, и если обманут не Туркхеймер, тогда, значит, козлом отпущения будет Адельгейда. В таком недобром настроении Андреас проявил предприимчивость по отношению к юной фрейлейн Левцан, открывшей ему дверь. Она издала в темной передней крик, которому надлежало прозвучать нежно, но прозвучал он кисло-сладко, и шмыгнула на кухню.

— Мать, — спросила она, — что, у меня лицо не распухло? Наш жилец очень здорово щиплется за щеку.

— Вот я ему покажу! — воскликнула старуха. — Кто это щипнул тебя? Уж не Кёпф ли?

— Куда ему, такому тихоне. Само собой — тот, новый.

— Писака? Ну, тогда нечего тебе задаваться, Софи. Это сущий шут гороховый.

Софи разозлилась.

— Мать, выражайся по-образованному! Молодой человек, кажется, из хорошей семьи, — прибавила она равнодушно, — у него кошелек туго набит.

— Это, доченька, от той толстой старухи, что повадилась к нему, а нам от нее ни разу ничего не перепало.

— Ах, вот оно что! — с наивным простодушием протянула Софи.

Мать заявила:

— Срамота, да и только: старая, а все еще любовь крутит и покупает себе молодого мужа.

— Ты вправду думаешь, она за него замуж собирается? Нет, мать, просто у богатых всегда так, занимаются всякой пакостью.

— Да пусть она и не собирается за него, а все срамота, — упрямо твердила фрау Левцан.

После минутного размышления девушка что-то придумала.

— Ну, а когда она его бросит, так она обязана дать ему приданое и обеспечение. Это уж ему по закону причитается.

Они опять помолчали. Старуха уперла в бока костлявые руки. Ее огромный, вздувшийся от водянки живот отбрасывал на стену чудовищную тень. Она поглядела на свою сметливую дочку с неподдельным восхищением и повторила, туго соображая:

— Так-так-так, это ему по закону причитается, это можно и стребовать.

Девушка, покраснев, отвернулась.

— Ну и придет же тебе в голову, мать! — сказала она тоном инженю.

Старуха только сейчас уяснила себе, что имела в виду ее дочь. Она поспешила крикнуть вслед уходящей Софи:

— Обожди малость, он еще станет к тебе приставать!

И в самом деле, Андреас продолжал свои приставания к Софи. После ужина под каким-то пустячным предлогом он зашел в комнату к Левцанам и подсел к девушке, работавшей при свете висячей лампы. Он выразил свое восхищение узорами и монограммами, которые она вышивала на подушках и бумажниках, обстоятельно осведомился о ценах, выругал эксплуататоров, которые заставляют бедных девушек работать всю ночь напролет за гроши, и в конце концов купил, по его словам, в подарок тетушке бумажник для визитных карточек.

— Знаем мы этих тетушек, — заметила Софи, лукаво опустив глаза, чем доставила Андреасу удовольствие. Он с гордостью подумал, что уже начал осуществлять свою месть.

Затем он принялся восхищаться белыми пальчиками вышивальщицы. Право же, у нее рука, как у принцессы. Она надула губки:

— Мужчины все так говорят. Грош этому цена.

Старуха шлепала взад и вперед в войлочных туфлях, и Андреас не мог отделаться от ощущения бдительного ока у себя за спиной. Наконец он все же решился запечатлеть поцелуй на волосах Софи. Впрочем, без особого пыла, ибо волосы у нее были бесцветные и жидкие. На этот раз она только тихонько пискнула, но, хотя звуку и полагалось быть нежным, он прозвучал фальшиво. «Что с нее взять, — подумал молодой человек, — она не музыкальна».

В общем, победа над хозяйской дочкой мало его привлекала, хотя он и находил ее недурненькой. Лицо у нее было довольно свежее, ей не могло быть больше двадцати лет; но на шее она набрала немного дряблого жиру, вероятно, еще в то время, когда жила в плохо проветриваемой задней каморке у своего покойного отца, лавочника Левцана. Да и в ее кокетстве было много наигранного, слишком заметно проступали утраченные иллюзии и расчет. Несмотря на все ее старания быть приятной молодому человеку, ее острые серые глаза смотрели на него оценивающим, жадным и недоверчивым взглядом ростовщика.

Добросердечный Андреас почувствовал в конце концов жалость к этому неудовлетворенному созданию. Но его слишком влекло веселое и сытое житье, чтобы он мог долго выдержать такую обстановку. Он разочка два украдкой зевнул, не находя что сказать, и, слегка смущенный, ретировался.

Мать с дочерью не знали, как объяснить его поведение. Софи впала в угрюмую задумчивость. Наконец старуха сказала:

— Не убивайся, доченька. Молод еще он, глуп — только и всего.

Софи пожала плечами.

— Тебе, мать, целый день сегодня гадости в голову лезут. Что ты думаешь? Я буду бегать за таким молокососом и дожидаться, пока его старуха смилостивится и отдаст его мне! Отец у меня был честный человек, и я всегда говорю: можно быть бедным и порядочным…

— Так-то оно так. Да от трудов праведных не наживешь палат каменных.

Фрау Левцан поскребла в седом затылке деревянной спицей, придумывая, как бы разубедить дочь, которая только и ждала,